Ольга улыбнулась.
– Вернемся, уже прохладно.
– Повременим еще, порадуемся… Мне кажется – больше так хорошо уже не будет.
– Ты сейчас на меня глядишь, знаешь, как кто? – по-детски задорно спросила она.
– Кто?
– Как шпион неизвестной родины!
– Да, пожалуй, – согласился он.
– А ты хочешь мне что-нибудь сказать, спросить, попросить?
– Еще порадуемся, Лелюша. Когда начинаются вопросы, счастье и кончается.
Они вернулись в дом, устроились в уютном уголке дивана, и Борис Леонидович спросил:
– У тебя есть чистый лист бумаги?
Вопрос был странный: вся комнатушка была завалена бумагой… Но Ольга почему-то заметила на полочке тот самый лиловый конверт, в котором все эти годы хранила выловленный из сточной ямы пустой лист… Борис Леонидович достал ручку и подписался в нижнем углу листа.
Вложил бумагу обратно в конверт, подал Ольге и собрался идти.
– Не уходи. Сегодня мне одной почему-то страшно.
– До завтра, мой ангел.
Он ушел, а она не стала его провожать, что было исключением из правил.
Быстро стемнело. Ольга распустила волосы, зажгла свечу и поставила ее перед зеркалом. Потом облокотилась о столик и стала напряженно вглядываться в отражение.
И вот за ее спиной, один позади другого, возникают ее мужья: сначала – первый, потом – второй, оба молодые, как в тот день, когда умерли. И оба смотрят на нее, не отрываясь.
А потом происходит неожиданное… Ольга вдруг замечает в зеркале отражение незнакомого и злобного лица.
Она вскрикивает, поворачивается к окну. А там – отвратительный оскал подкравшегося к ее домику незнакомца.
Откуда ей было знать, что это тот самый мерзавец, пристававший в поезде к Борису Леонидовичу, которого солдат вышвырнул на платформу.
Отвратительные лица стали попадаться все чаще, и от них стало все труднее закрыться.
Телевизор в то утро показывал съезд комсомола. Гигантский зал, до краев заполненный буйной бездушной молодостью. Над трибуной съезда – сильное и здоровое лицо. Тогда его знали все, это был лидер молодежи Семичастный, впоследствии возглавивший секретную полицию, а через пяток лет приложивший руку к свержению самого Хрущева. Хроника сохранила его выступление, самое разнузданное из всех, направленных против Бориса Пастернака:
– …Пастернак, эта свинья, гадящая на нашу социалистическую Родину, должна быть с позором изгнана. Долой эту гадину из нашего родного дома! Такова воля народа, такова воля всей советской молодежи!
