– Ох, пап. Ты же знаешь, что это не считается.
* * *
Смотреть, как она корпит над своими табличками, ему не дозволялось.
– Прости, Джордж, но я не могу, – говорила она, так и вспыхивая при этом от смущения (а как он мог не трогать ее, когда она смущалась, как мог не пробегать пальцами по ее скуле, подбородку и ниже, как мог не целовать ее, извиняясь за каждый проделанный шаг?). – Слишком много личного, извини.
– Даже для меня?
– Особенно для тебя. Ведь ты видишь меня очень ясно, ты смотришь со всей своей любовью.
– Кумико…
– Я знаю. Ты не сказал ни слова, но я поняла.
Он немного напрягся, но ее светло-карие глаза лучились добротой и теплом.
– Твое внимание – это именно то, чего бы я хотела больше всего, – продолжала она. – Но моя работа, увы, от этого будет искажена. Сначала видеть ее могут только мои глаза. А если смотришь и ты, значит, я ею делюсь, а если я ею уже поделилась, то не смогу разделить ее ни с тобой, ни с кем-либо еще, понимаешь?
– Нет, – ответил он. – То есть, конечно, понимаю, но я хотел сказать не о том.
– О чем же ты хотел сказать?
– О том, что я действительно смотрю на тебя с любовью.
– Я знаю, – сказала она, но с такой интонацией, что это «я знаю» могло бы означать любую разновидность любви по его усмотрению.
– Ты переедешь жить ко мне?
И как и всякий раз, когда он спрашивал ее об этом, она лишь рассмеялась.
Искусство ее само по себе было прекрасным, но он не переставал настаивать на том, что все же оно статично. Аппликации из перьев были собраны так, чтобы представить глазу не только объекты (мельницу, дракона, женский профиль), но также и отсутствие этих объектов – так, отбрасываемые ими тени, благодаря черным перьям в сочетании с темно-пурпурными, порождали феерический эффект пустоты. Или же иногда на них просто была пустота – с единственной полоской рассвета, подчеркивавшей отсутствие чего бы то ни было. Взгляд постоянно обманывался ими, натыкаясь на силуэт там, где ожидалась бездна, и проваливаясь в бездну там, где ощущался намек на силуэт. Они завораживали и томили, издеваясь над зрителем и оставляя его в дураках.
– Но они не дышат, Джордж.
– Дышат. Уверяю тебя.
– Ты слишком добр. Нет, не дышат.
Мало того, при тщательном изучении на них можно было обнаружить не только перья. Иногда она вплетала в них ниточку или одинокую перламутровую пуговицу, чтобы изобразить горизонт или солнце. А в одну картинку она даже вставила плоскую пластмассовую завитушку, которая резко контрастировала с мягкостью пуха, но смотрелась и подходяще и непреходяще.
