– От этого все только становится еще хуже. Ну то есть вся эта катастрофа и началась с моей фразы о том, как я ненавижу это убожество на Мейфэр…
– Какое убожество?
– Мемориал «Животные на войне».
– А чем он тебе не угодил?
– …
– О, милая, я не знаю, почему ты плачешь, но прошу тебя…
– Потому что я не могу взять в толк, как люди друг с другом общаются, пап. Я пытаюсь, но выходит совсем фигово – то разобью чей-то любимый фарфор, то плюну кому-нибудь в суп, то похериваю все эти сраные правила, о которых мне даже никто никогда не рассказывал!
– Ох уж эти англичане. Они просто обожают правила, которых никто не знает.
– Да, но я-то англичанка. Я-то и есть они.
– Я всего лишь хочу сказать, что вряд ли ты единственная среди них, кто чувствует себя изгоем.
– Но ведь так оно и есть. Я действительно изгой. Думала, вырасту – что-то изменится, но…
– Умные люди часто чувствуют себя изгоями, родная.
– Я не настолько умная. Хотя умнее Рэйчел. И даже, наверно, умнее Мэй, хотя у этой хитрюги хватает секретов. Так что не знаю, возможно. Только что за радость быть умным, если ты произносишь слова, а никто не понимает, что они означают?
– Прости, дорогая. Но, может, они просто не те, с кем стоит пытаться дружить?
– А с кем тогда стоит? Мне уже почти двадцать шесть, а я даже не могу никого назвать своей лучшей подругой! Да ты знаешь, в какие фрики записывают таких дур, как я? Да все девки только и циклятся на лучших подругах, даже если друг дружку ненавидят!
– Ну, у парней тоже бывают лучшие друзья.
– Ты просто не ловишь, о чем я. За моей спиной четверть века фальстартов и подглядываний в чужие окна – и полные непонятки, как же пробраться на этот сраный праздник жизни. И главное, как там остаться.
– Бывает и хуже. Скажем, все лет пятьдесят.
– Ты никогда не страдал от неумения ладить с людьми, Джордж.
– Зато я страдал от неумения удержать их рядом с собой. Та же проблема, вид сбоку.
– Мама с тобой осталась.
– Ненадолго.
– Надолго. Она до сих пор твой друг.
– Друг – это все-таки не жена, Аманда.
– Да уж, знаю. Все знаю. Просто я… замоталась совсем на работе. И дома. Генри звонит Джею-Пи и говорит со мной очень вежливо. Дружелюбно, вежливо… и, мать твою, любезно. И вырывает по три куска у меня из сердца всякий раз, когда…
– Ладно, я перестаю умолять тебя не реветь. Возможно, эти слезы тебя исцеляют.
– Только не эти. Это слезы злости. Только не вздумай ржать.
– Ну что ж, милая, если тебе поможет, я твой друг навсегда.
