Прости, говорит, Христа ради, не разглядел! Буква-то «Како», вишь, на «Буки» уж очинно смахивает, а очки-то я, говорит, у себя дома на «божничке» забыл. А что очки? Отговорка одна! Хоть десяток навесь ему, говорит, на нос-то, всё равно не лучше прочитает – знаем! Поговорил я ему порядком, а смеху-то не убавилось, от никониан-то нам срам один! А чтобы этого не было, отец-то Досифей и старается просветить их светом учения, спаси его Господи и помилуй, – проговорил отец Паисий и при этом набожно посмотрел на стоявший в углу образ. – Правда, он строгонек маленько, да что поделаешь, на то и в Писании сказано: «Зачало премудрости страх Господень».
Пока мы разговаривали, сопровождавший нас послушник приготовил для меня постель, состоящую из кошмы, обшитой белым холстом, и подушки с какой-то неопределённого цвета ситцевой наволочкой.
Поговоривши кое о чём житейском, отец Паисий предложил мне на завтрашний день съездить к матушкам в скит, который находится всего в двух верстах от мужского, но я отклонил его предложение, ссылаясь на оставленные стада баранов и недостаток для них корма. Отец Паисий, пожелав нам спокойной ночи, ушёл вместе с послушником, отец Досифей занялся чтением, а я, утомлённый, скоро заснул.
Спал я довольно крепко, но меня разбудил какой-то необыкновенный звук, похожий на то, как будто ломали что-то. Мне пришло в голову, уж не ворота ли у конюшни какие-нибудь бродяги разбивают, чтобы увести скитских и наших лошадей. Вскочив с постели, поспешно одевшись, я вышел из училища, направляясь к западной стороне молельни, откуда происходили эти необыкновенные звуки. Скоро мне представилась следующая картина: на двух столбах с перекладиной висела на верёвке, судя по звуку, хорошо просушенная деревянная доска, аршина полтора длиною и вершков десяти шириною. Какой-то монах, с зажжённым пучком лучины в зубах, со всего плеча и со всем усердием, молотил дубиной по этой доске. От этих ударов, казалось, весь лес трещал, но «звонарь» не унимался. Когда я увидел эту импровизированную колокольню, опасение моё за кражу лошадей само собою рассеялось.
Монахи, услышав призыв к молитве, шли один за другим в молельню, одни – с лучиной, а другие – ощупью. Сон мой был уже нарушен, и я, движимый любопытством, вошёл в молельню, в которой горело всего три лампадки, отчего повсюду царил полумрак. Монахи, спавшие в молельне, встали (Раскольники не находят предосудительным спать в молитвенных домах и целыми повалками, иногда в ночь на большие праздники, спят у самых икон. В одном селе грамотный старообрядец, недовольный этим нехорошим обычаем, однажды сказал мне: «Хоть бы и не было показано в уставе, утром кадить святые иконы, всё равно необходимо надо покадить, потому что наши молельщики спят, как свиньи, хоть топор с топорищем повесь, – не беспокойся, не упадёт». – Авт.
