Он действовал раз в год, в заранее условленное число, ночью. В одной из дальних вентиляционных шахт останавливалось и разбиралось все оборудование, и в освобожденный узкий зев спускались к нам на канате одна за другой подготовленные земные посылки. Знали о канале все в нашем подземном городе, но право на приказ о демонтаже имели только несколько человек: когда-то и Инженер с Деканом, а нынче вот – Рослый, Магистр, Волхв, я… Последние же годы каналом занимался обычно Рослый.
– Я хочу поговорить с Волхвом, – сказал я. – Может быть, мне удастся уговорить его отказаться от своей мысли.
– Поговори, даже обязательно, – мгновенно отозвался Рослый. – Только, уверен, ни черта у тебя не выйдет. У него одна песня: «Хочу умереть на земле», – другой не знает. Так что особо и не трудись, не нажимай особо. Обдумай лучше, как будем его уход объяснять. Вот задача тебе. Задача так задача. Над ней давай поломай голову.
Веточка, когда я вернулся, конечно же, не спала.
Я передал ей наш разговор с Рослым, и она, помолчав, сказала с уверенностью:
– Он хочет, чтобы Волхв ушел от нас. Почему-то ему на руку его уход. Он хочет, хочет, только скрывает это.
– Ты слишком категорична. – Что-то в поведении Рослого заставляло меня тоже подозревать его в подобном желании, но зачем ему желать этого? И, подозревая, я не верил своему подозрению. – Просто он внутренне уже согласился на его уход.
– Согласился, конечно, – упрямо сказал в кромешной тьме над моим ухом голос Веточки. – Еще и потому, что рад его просьбе.
– Ну ладно, ладно, – проговорил я примирительно, – вот я еще сам потолкую с Волхвом, и будет видно.
Но с Волхвом назавтра никакого разговора не получилось.
И в самом деле он был словно бы не в себе, он не слышал ничего, что я говорил ему, и на любые мои слова отвечал, как заведенный, одно и то же:
– Но ребята не против! Ребята не против! Даже Рослый! Рослый меня понимает. Почему ты не понимаешь? Только ты, один ты! Почему?!
В голосе его была истерическая беспомощная горячечность, казалось, сейчас, в следующее мгновение, он разрыдается, и такой конечной, последней усталостью были налиты его блеклые, потерявшие цвет глаза, что, не знай я его прежде, никогда бы не смог представить, как они могут быть ярки, как жарко, как зажигающе могут гореть.
– Бог тебе судья, – только в конце концов и оставалось мне сказать ему.
Никаких проводов Волхву перед его ночным уходом через канал спустя три дня мы не устраивали. Я лично попрощался с ним еще утром, столкнувшись в диспетчерской по пути в забой. «Всего тебе», – сказал я, подавая руку. Он было подался ко мне обняться. Я отстранился. «Напрасно ты так», – сказал он. Но я ему не стал даже отвечать. И прожил весь день как обычно – работая на своем участке в забое, и по-обычному провел вечер – занимаясь в школьном гимнастическом зале с прикрепленной ко мне группой мальчиков. Канал был не моей заботой, хлопоты, связанные с подготовкой его к работе, меня не касались. Канал был заботой Рослого.
