Но сессию мы сдали отлично. Одна тройка, одна пятерка — у меня, и остальные — четверки. У меня хоть и тройка была, но стипендию дали — неясно за что, но, конечно, не за игру в карты. Сессию мы сдали хорошо, потому что ходили на все занятия. Просыпались чуть свет, и сразу — на автобус: на факультет, там тепло, мы там грелись. А если пришел на занятия, то и сидишь до конца. И лабораторные сдашь, и задачки порешаешь на семинаре, или домашнее спишешь, все равно дело, списываешь же творчески — все понимаешь. Так что, если б зима была теплая, сессию, может быть, и хуже б сдали. После занятий мы шли в общежитие. Там нас уже ждали. Но как-то странно, что мы не засиживались до утра, то ли свет везде выключали после двенадцати — была одно время такая мода в общежитии, то ли общежитие было в ту зиму сильно переполнено. Как корабль, в который уже нельзя грузить: вода перельется через край и затопит.
Спать в шапке первым придумал Шут. А я удачно скопировал. Говорят, копия всегда хуже оригинала. А что делать, если уши мерзнут… Я заметил, что Шут стал каким-то чересчур веселым по утрам.
— Чего ты такой веселый? — спросил я его.
— А я в шапочке сплю, — сказал он.
Следующим утром я разделил его радость. Зима была слишком жесткой, расслабляться не позволяла. А потом наступила весна. Начало теплеть. Перестала замерзать в ведре вода. От земли пошло тепло. Но Шут долго не снимал шапку. Как-то я заметил, что в троллейбусе все в плащах, в кепках каких-то, в шапках уже никого не было. Потом мы вышли из троллейбуса, и я присмотрелся к людям. Здесь тоже в шапках никого не было. Все как-то преобразились, кроме Шута.
— В городе миллион человек, а один ты в шапке, — сказал я ему.
— Это я шапку придумал, — ответил он. Наступила весна, появились бессонные ночи, в общежитии появились свободные места, мы поселились туда, Фигаро здесь, Фигаро там; и играли сутками… Шура Корсиков мог играть тридцать шесть часов подряд. А мы с Шутом даже подольше — до двух суток. Но это — немного позже. А весной, весной было начало… Мы начали забываться за столом. Вот стол, игра; игра, стол. Мы начали привыкать, что на столе время от времени появлялся мягкий хлеб, откуда — неизвестно, откуда-то из мира, мы хватали этот хлеб, хорошо бы оторвать корочку, мякишем приходится давиться, мы хватали хлеб, потом появлялся графин с водой, кто-то приносил, потом было хорошо, можно было играть до тех пор, пока опять на столе не появится мягкий хлеб, опять хотелось схватить корочку. А потом, когда мы стали играть по высшему классу, не надо было хватать корочку, нам ее отламывали, но это было немного позже, а сейчас кто-то принес в графине холодной воды, и она была вкусной, как минеральная.
