— Пусть проветрится, — говорил третий. Я их ненавидел. Первый постоянно вскрикивал. «Ходи, ходи», — говорил он ласково, а потом вдруг взрывался:
— Свинья, куда ты вышел!
— Не шуми, — просил его третий, — соседей разбудишь.
— Холодно, — говорил небритый и хукал на руки. — Закрыл бы кто-нибудь окно. — Мизер, — сказал он, высунул язык и провел по нему ладонью одной, а потом и другой руки.
— Мизер? — переспросили его.
— Мизер, — поправил он.
Остальные положили карты на стол, а небритый сказал:
— Чистяк. Было непонятно: хорошо это или плохо. Он так безразлично сказал, вяк — и все. Выиграл он или проиграл, не понятно.
— Ты меньше кури, — говорил кто-то, — это последняя пачка. Они иногда закрывали окно, но от этого становилось чересчур дымно, а тепла не прибавлялось. Лампочка на потолке светила, как луна в облаках. Была осень, батареи еще не включили, ночь стояла какая-то холодная, я проклинал их. Это были не люди, а живодеры, они даже не замечали, что человек лежит рядом на кровати. Может, он спать хочет.
Под утро они поутихли, курить совсем перестали, наверно, папиросы кончились, слава богу, и окно закрыли. Только карты шлепали одна об другую, да небритый говорил, как будто жужжала грубая пчела.
— Бика, — говорил он. — Семь фик.
— Пас. Бас. Два баса. Три баса, — как в хоре.
— Три баса, а в прикупе чудеса.
К утру даже тот, кто вскрикивал, перестал шуметь, а только язвил.
— Пуля-то, пуля какая, — ехидничал он. Я таки уснул. Вернее, отключился. Когда проснулся, было тихо. Все спали. Один — в одежде, лицом к стене. На столе стоял кувшинчик, из него торчали окурки, как будто несколько человек прыгнуло из разных мест в воду. Ловите миг! Над столом стоял запах, резкий, как тридцатиградусный мороз. Я пошел на занятия с дурной головой, как будто меня тянули за волосы в разные стороны. На лекциях тошнило.
Зима выдалась холодной. Мы с Шутом жили за городом, в деревне, до факультета полчаса пути. Нас еще не выгоняли из общежития за игру в карты на деньги. В этот раз нам не хватило места. Зима выдалась холодной, как назло. По соседству еще жили ребята с нашего курса, они каждый день топили, а от нас топор прятали на субботу и воскресенье, когда домой уезжали. Они где-то недалеко жили. А без топора никакого житья нету, все равно, что без воды; но без воды мы не жили, она хоть и замерзала в ведре, но только сверху, корочку всегда пробивали. Такого, чтоб корочку не пробивали, не было. Топора мы не купили, не до того было, и без топора можно обойтись. «Чего суетиться зря», — говорил Шут. Мы иногда топили. Один раз сильно протопили, плита раскалилась, от кирпичей несло жаром — спину обжигало, долго не усидишь. Спину согреешь, потом живот к кирпичам поворачиваешь, потом спина опять замерзнет, спину подставляешь. Спину удобней подставлять, чем живот. Я так увлекся, что не заметил, как пальцы в ботинках замерзли. Еле отогрел.
