Они одновременно и неловко покраснели, с недоумением разглядывая свои сцепленные руки.
Крошечная пташка стыда вылупилась у них между ладоней, и увидели они, что не только летчикам-истребителям принадлежат их тела, что от одной руки идет тело мужчины, и тело женщины от другой; и что наги под одеждой тела и безнадежно, излишне красивы.
Почему же создатель не уродует их, приспосабливая к уродливому окружению, почему оставляет им нужды, большие и малые, лунные и семенные, почему в землянках, бараках и переполненных госпиталях, зачастую не дав ни человеческой койки, ни надежды на выздоровление, он толкает их в торопливые объятья, порой с ожиданием в томительных очередях, а порой и с легкомысленной болезнью, вызывающей теперь только усмешки; и почему от мирной жизни остается понос, но исчезают теплые туалеты, почему женщины должны воевать, оставаясь плодоносящими, и выходить на боевые дежурства во время месячной слабости, а мужчины — пить спирт и быть нарочито грубыми из страха пропустить вместе с наслаждением демонов слабости, крадущихся из женского лона?
Почему есть война?
Почему есть война и война? — задавалась Чайка вопросом. — Одна война в газетных строках и голосе Левитана, приказах командования и сводках, и другая — в тоске промозглого утра, в мокрых портянках и спиртовом перегаре?
Быть может та война будет для Чайки в воздушных боях с коварными фрицами, что прячут злобные ухмылки за колпаками своих «мессершмитов», или в торжественных тостах после крупных побед, или в наградах, сверкающих на тугих гимнастерках?
Занятия продолжались.
Странно, кличка у Николая против ожидания была не Хвост, а Страна, его и на КП вызывали: Колька Страна, — быть может из-за математической тяги Хвостова к абстракциям бесконечно большого и малого.
На войне это протекало предельно просто. Спирт, пайковая тушенка, несколько проверенных щипков, притворный храп, доносящийся с соседней койки, задавленный ладонью стон.
…Если призрак любви не маячил над ложем.
Тогда это превращалось в мучения и слезы, тогда раковая опухоль нежности насмерть поражала самца и лишала вульгарной привлекательности самку, тогда на узкой кровати, стоящей посредине разрывов и смерти, встречались увидевшие себя люди и мучали друг друга заботой до самого утра, вызывая негодование, сочувствие и зависть соседей.
Стоял душный июль сорок третьего. От мух, летящих с бранных полей, не было никакого спасу. Третий год война выводила особую породу мушиного племени, сытую, наглую, сходу летящую в рот, к местам нежным и сладким, не разбирая чьи они — живого иль мертвого. И на кухне, несмотря на липучки и яды, постоянно гудел сине- зеленый рой, сверкавший на солнце металлическим блеском.
