– Всё так и было, – подтвердил Один, усмехаясь уголком губ. Очевидно, смеяться громко он считал ниже своего достоинства.
Я согласился, что это была разумная мера (конечно, на тот случай, если у вас нет охоты вымыть голову два раза подряд).
Смерть Этельберта была ещё более эксцентрической, чем его внешность. В то время, когда римляне разбили кимвров, его не было на поле боя – он схватил лихорадку и оставался в лагере. Напавшие на стоянку римляне застали его в то время, когда он, немного оправившись от озноба, подобрался к костру, где женщины готовили ужин, и, обжигаясь, тянул мясо из котла. Римляне накатились на лагерь валом громыхающих доспехов и острейших копий, сметающим всё на своём пути. Женщины в панике вешались на оглоблях повозок – никто не знал тогда, что римляне делают с пленными, но все испытывали смутную убеждённость, что ничего хорошего. Когда римляне окружили Этельберта, при нём даже меча не было. Очутившись в таком отчаянном положении, он мигом забыл про лихорадку. Этельберт прямо руками ухватил с огня котёл и с размаху опустил его на шлем первого подвернувшегося легионера. От шлема осталось подобие миски с паштетом. Душераздирающе визжа (не столько от боевого задора, как ошибочно думали римские историки, сколько от раскалённого чугуна в руках), Этельберт успел сокрушить головы четверым легионерам, прежде чем уронил котёл и рухнул на землю. В нём оказалось одиннадцать копий.
Разумеется, Один был очарован – он не мог пройти мимо такого образца для своей коллекции. Вот так и случилось, что, пока голова земного Этельберта служила предметом ненасытного любопытства римлян, – они ещё никогда не видели столь поразительного трофея, – Этельберт небесный уже сидел в Вальгалле, не сводя восхищённых глаз со своего нового конунга, а Тор между тем с завистью разглядывал его веснушки и даже попытался их сосчитать, но был вынужден оставить это заведомо непосильное для его способностей занятие.
– Не поверишь, – сказал мне Один, теребя медный вихор Этельберта, – ведь я его лупил несколько раз. Конечно, неприлично конунгу бить собственных дружинников, но Брусника способен выкинуть такое, что никакой сдержанности не хватит. Как-то он припёр в Вальгаллу великанскую вошь, можешь себе представить?
– Не могу, – признался я.
– Вначале ему досталось от Тора, – рассмеялся Сигурд. – Брата и без того трясёт от всего, что имеет отношение к великанам, а тут ещё эта гадость – размером с хорошего гуся. Тор расплющил вошь молотком, а потом отвесил плюху Этельберту. Когда отец увидел их и разобрался что к чему, он ещё добавил Бруснике.
