– Ты ведь шутишь, Лерой, да?
– Я был бы очень рад, окажись это шуткой. И кстати, я не войду в твой дом, пока все зеркала в нем не будут зашторены.
Герберт молча махнул рукой, подзывая слугу, и отдал соответствующее распоряжение. Помолчав, он сказал озадаченно:
– Но ведь такого не бывает, Лерой, ты понимаешь?
– Прекрасно понимаю. Однако никакие сокровища мира не заставят меня еще раз взглянуть в зеркало, Герберт.
В саду пели птицы, солнце просвечивало сквозь зелень листвы. Они сидели на террасе и не знали, что делать.
– Ну, значит, если ты первый об этом не заговоришь, – Герберт хлопнул себя по коленям, – то это скажу я. Проклятие цыганки, – он помолчал, не встретив столь ожидаемого сопротивления друга, почесал шею и продолжил, – согласись, в этом предположении есть смысл. Все эти странные события случились с нами только после того, как мы…
– А может быть, это просто паранойя. Мне причудилось со страху, а ты просто подхватил какой-нибудь особенный лишай, быстро прогрессирующий.
– Лерой, ты сам не веришь в свои слова. Ты же уверен в том, что видел вчера.
– Уверен, – признал герцог.
– Тогда извольте, милейший герцог, доказать мне, – граф вскинул голову, глаза его лихорадочно горели, – докажите мне, что я не прав, и все это не связано с цыганкой!
– Давай рассуждать логически. Пойдем методом от противного. Допустим, это проклятие цыганки. В таком случае, и ты не можешь со мной не согласиться, двигателем к осуществлению проклятия должны были быть ее последние слова, обращенные к нам.
– Всю жизнь пресмыкаться будешь, – тихо сказал Герберт и схватился за голову. – А ты… Не помню…
– Сам себя уничтожу, – сказал Глэнсвуд. – Я тоже помню только то, что было сказано мне. Я много думал об этом вчера на приеме, пока ты отплясывал с девушками. Я никак не мог понять, что бы это могло значить.
– Что здесь непонятного, Лерой! Что здесь непонятного? Все ведь ясно – кристально ясно! Пресмыкаться! Кто у нас пресмыкается? Гады ползучие, ящерицы! Что у них вместо кожи? Ну-ка, скажи мне, мой друг, что?
– Чешуя, – ответил Лерой, и Герберт нервно расхохотался.
– Чешуя! – подтвердил он, хватая друга за руку. – А вот это, потрогай, на что похоже, мой друг? М?
Глэнсвуд не стал отнимать руки и послушно потрогал серую щеку – она была сухой и грубой, как крупный песок.
– На чешую, – ответил он. Он не видел смысла врать и притворяться.
– Выходит, мой друг, я, граф Герберт Уэльский, сын Терри Уэльского, из-за проклятия какой-то цыганки, выскочившей под копыта лошадей неизвестно откуда, теперь превращаюсь в ящерицу? В змею? В кого?
