К беседке бежали стражники, сверкая доспехами в свете луны. Только когда Моник услышала их голоса совсем рядом, она открыла глаза и тут же сорвалась с места – в ту сторону, откуда, как ей показалось, она слышала крик Герды.
Служанка лежала в траве, уже ледяная, окоченевшая, с широко распахнутыми глазами и раскрытым ртом. Предсмертная гримаса ужаса исказила ее лицо и так и осталась на нем. Мучительные судороги пробирали тело, когда Моник старалась представить себе, что именно ее служанка увидела за мгновение перед смертью. Упав на колени перед трупом, дочь короля протянула руки к небу, чтобы осмотреть ладонь, бывшую насильно погруженной во Зло. Лучи луны превращали кисть девушки в омертвелый кусок плоти, такой же черной, как маска недавнего собеседника. Испугавшись, Моник спрятала руку в складках платья. Она понимала, что это еще не конец. И в голове ее настойчиво звучал голос целого легиона, утверждающий, что кусочек Тьмы теперь живет внутри нее.
Это случилось в один из вечеров, которые принято называть живописными. Закат был особенным – сумрачным, антрацитовым, и лишь малая доля бледно-розового света могла пробить себе путь сквозь густые тучи, напитанные чернилами. Клоками они загораживали диск солнца, словно покрытый мутной пленкой и оттого сияющий в треть силы. В некоторых местах из темно-синей небесной ваты, окаймленной ярко-розовым ободом, вырывались длинные рассеянные лучи, последние лучи этого вечера, которые дотягивались до медных вывесок на узких улочках, до матовых столбов со стеклянными фонарями, до металлических флигелей на тесно прижатых друг к другу домах.
Карета спешила по мостовой, вымощенной крупным темным речным булыжником. Две пегие лошадки звонко стучали подковами, помахивая туго стянутыми хвостами, и время от времени оглашали мостовую ржанием, реагируя на плеть кучера. Однако все эти столь привычные звуки не мешали двум пассажирам кареты вести разговор.
– Лерой, послушай, сегодня ты просто обязан к ней подойти! – убеждал собеседника молодой человек во фраке и белоснежной сорочке.
– Подойти, – повторил герцог Глэнсвуд, задумчиво поглядев в окно, – ты думаешь?
– Обязательно! Я слышал, сегодня будут танцевать. Пригласи ее на сальтарелло, она его обожает. Только успей! Как приедем, сразу к ней! Ты же знаешь, сколько у нее кавалеров! Очередь, пожалуй, еще с прошлой недели занимать начали…
Герцог Глэнсвуд, одетый гораздо более шикарно, чем его советчик – молодой небогатый граф, а по совместительству хороший товарищ, слушал наставления с сомнением и рассеянностью. Он смутно представлял, как пересилит себя и подойдет, наконец, к прекраснейшей Ловетт – свету высшего общества, и задавал себе вопрос, возможно ли, чтобы она приняла его благосклонно. К сожалению, герцог понимал, что это маровероятно, несмотря на богатство и уважаемое положение. И от этого снова становилось грустно, и снова хотелось смотреть в окно, а не на жизнерадостного графа Герберта, который никогда не сталкивался с отказами от представительниц прекрасного пола.
