Аглая Михайловна заплакала, а соседки по палате сделали вид, что ничего не происходит. Все эти подробности Андрей узнал уже потом. В тот день он просто увидел выносящую судно медсестру Наташу, а потом, буквально через пять минут, услышал ее яростный, свистящий шепот, доносящийся из процедурного кабинета.
— В следующий раз я тебя убью, — мрачно предупреждала кого-то Наташа. — Если я хоть раз замечу, что ты, сука, обижаешь эту бабушку или кого-нибудь еще из пациентов, я тебя просто убью. Тебе трудно было задницу оторвать от стула, да? Она до сих пор лежит и плачет. Или ты, стерва, немедленно идешь извиняться, или я накапаю на тебя начальству.
Он тогда очень удивился. Эта девочка с прямой темной челкой, слегка подтянутыми кверху у висков глазами сфинкса и смешными заячьими зубами, всегда казалась ему какой-то затюканной и отчужденной. Потом он вспомнил, что она, кажется, живет в общаге. А общаговский дух, определяющий умение постоять за себя, неистребим в человеке. Он может до поры, до времени спать, как ленивый вирус, а потом в один прекрасный момент выплеснуться и ударить с силой стремительно развернувшейся пружины… Наташа замолчала, в ответ ей раздалось какое-то невнятное бормотание, а потом из процедурной выкатилась толстая санитарка с пунцовым лицом и злыми глазами. Андрей дождался, пока выйдет Наташа, и с деланным равнодушием спросил, почему она выносит судно, вроде бы это дело неквалифицированного персонала.
— Санитарка просто попросила меня помочь. У нее было очень много дел, и я не видела причин ей отказывать, — сказала она и покраснела оттого, что была вынуждена соврать.
Опуская сухонькую руку Аглаи Михайловны на одеяло, Андрей подумал, что надо бы попросить кого-нибудь из сестер сделать ей стекловидное тело пораньше. Можно эту Наташу, а можно и Олесю. У Олеси, по крайне мере, руки не дрожат… Подумал и тихонько усмехнулся. Если бы еще три года назад кто-нибудь сказал ему, что всех, кроме одной, женщин он будет рассматривать исключительно с позиции их профессиональных и человеческих качеств, он бы не поверил. А теперь есть Оксана, и больше нет никого. В кармане куртки лежат аванс и премия, слава Богу, сегодня наконец-то выдали. И можно, нет, даже нужно будет обязательно повести Ксюшу в какой-нибудь ресторан в ближайший же свободный вечер. Кстати, почему не сегодня?
Оксана ждала его дома и, как ни странно, в приподнятом настроении. Она выбежала навстречу ему из спальни с книжкой в руке, спотыкаясь и на ходу пытаясь подцепить левой ногой упорно слетающий тапок. На ней были узенькие черные брючки и блуза навыпуск с яркими и разбросанными в авангардном беспорядке красно-черными квадратами. Наконец Оксана попала ногой в тапок и тут же разогналась по паркету, как заправский фигурист. Лихо проскользнув метр или полтора по полу, она с размаху ткнулась носом в его плечо и обвила шею горячими ласковыми руками. И он с какой-то щенячьей, пронзительной радостью мгновенно окунулся с головой в запах ее духов, в тепло ее тела, в ее дыхание, щекочущее где-то под мышкой. Андрей неожиданно подумал, что не сможет любить ребенка сильнее, чем Оксану. Наверное, это грех — любить женщину так, чтобы физически, а не образно чувствовать себя продолжением ее тела, ее души.
