В хирургическое отделение она вихрем ворвалась в начале десятого, подобно Золушке потеряв на лестнице, правда, не хрустальный башмачок, а серую осеннюю туфлю. Больные в полосатых пижамах и фланелевых халатах уже вовсю шастали по коридорам. И то правда, что им в палатах сидеть после завтрака-то? Скучно, уныло, однообразно, а так хоть какое-то подобие развлечения! Наташа тихой мышкой проскользнула мимо кабинета главного врача и толкнула дверь сестринской.
Естественно, все, кроме нее, уже давно были на месте. Жанна, сидя у холодильника, любовно укладывала колбасу на ломоть «Столичного» батона. Олеся у зеркала пинцетом выщипывала брови. На столе стоял укрытый стерильной салфеткой поднос с отработанными одноразовыми шприцами.
— Девочки, я не виновата, честное слово, не виновата! — с порога заявила Наташа, опускаясь на стул и пытаясь унять часто колотящееся сердце.
— Естественно! — меланхолично отозвалась Жанна. — Наверняка поезд в метро стоял, правда?.. А мне пришлось за тебя задницы колоть.
— Ой, спасибо, Жанночка! — Наташа принялась торопливо расстегивать холодные пуговицы на голубой джинсовой куртке. — Ты, наверное, будешь смеяться, но поезд метро, на самом деле, застрял между…
Договорить она не успела. Первой расхохоталась Олеся. Смеялась хрипло и громко, как раненая утка, закидывая голову назад, но почему-то ни смеха своего, ни лошадиной улыбки, при которой обнажались и зубы, и десны, совершенно не стеснялась. Жанна сдержанно захихикала, словно мудрая старушка, деликатно покачивая головой. Наташе было не впервой становиться объектом насмешек и веселья коллег по работе, поэтому, проглотив легкую обиду, она стала переодеваться. Да и в самом деле, на что ей было обижаться? Ей, «лимите», приехавшей в Москву из деревни, пусть подмосковной, но все-таки деревни, и теперь отчаянно цепляющейся за эту самую Москву зубами и всеми четырьмя конечностями, как мишка коала за ствол дерева? Она не любила этот город любовью старожила или восторженного поэта; что-то похожее на восхищение вызывал у нее только, пожалуй, район Чистых прудов с его чудесными особняками вдоль трамвайной линии. А Текстильщики Наташа вообще тихо ненавидела. Здесь ей не нравилось все, начиная с тянущихся вдоль второго этажа старых пятиэтажек толстых наружных труб газопровода и заканчивая местными олигофренами, сбивающимися в дикие и тупые стаи, и постоянно норовящими пролезть в общагу. Защищаться от них приходилось самим, потому что администрации очень скоро показалось нерентабельным вкладывать деньги в омоновца, дежурящего на вахте, а постоянной вахтерше, бабушке — божьему одуванчику, все было до лампочки. Правда, иногда, как в кино, неожиданно получался хеппи-энд. Одной девчонке со второго этажа как-то не удалось отбиться от чересчур ретивого кавалера. Говорили, что она кричала, звала на помощь, стучала кулаком в стену, но не в этом дело. Важно другое: что эта самая девчонка залетела. И в темпе сообразила что к чему. Сообщила об отцовстве своему новому знакомому, причем без угроз (я тебя посажу!), а доброжелательно, с оттенком легкой грусти. Слово за слово, встреча за встречей, короче, когда она была уже на пятом месяце, тот знакомый взял на ней и женился. Наташа с двумя подругами даже ходила потом к этой девчонке в гости. Она переселилась из общаги в квартиру родителей мужа, приличную, двухкомнатную, с семиметровой кухней. Но самое главное — они ее прописали!.. Сразу после этого приятного события еще одна дама из общежития загуляла с молодым, бритым и абсолютно тупым «аборигеном», членом все той же веселой «компашки». Но такой ценой прописка Наташе была не нужна…
