— Да, я думала о малыше, — произнесла вслух, — а еще о нашей свадьбе. Регистрация через месяц, а мы еще не решили, где будем отмечать, кого пригласим.
Андрей подошел к ней вплотную и, скрестив руки на груди, внимательно посмотрел в лицо:
— Что случилось? Говори, что случилось! И не вздумай выкручиваться, я же чувствую, что у тебя голос стал какой-то не такой.
Глаза его были такими родными и такими озабоченными, что Оксана, не выдержав, вдруг расплакалась.
— Прости меня, Андрюшка, — всхлипывала она, пряча лицо в ладонях и одновременно пытаясь пальцем убрать из уголков глаз остатки вчерашней туши, — просто я в последнее время стала какой-то злой, ужасной, мерзкой! И все из-за этой жизни… Понимаешь, ты — хороший хирург, я — неплохой переводчик, а вынуждены влачить какое-то жалкое существование. Я рада бы не думать о деньгах, но я хочу просто всегда знать, что они есть. Я хочу потратить свою жизнь на то, чтобы любить тебя, радоваться тебе, быть с тобой, а не подсчитывать скрупулезно, сколько килограммов помидоров можно купить до зарплаты: два или полтора? По-моему, это так естественно! Почему же могут нормально, достойно жить только те, кто непосредственно занимается бизнесом? Почему их жены, унылые крыски с короткими ногами, одеваются от Прады и Сони Рикель, а мне нельзя? Я ведь тоже уже через десять лет буду старая!
Он прижал ее к себе и погладил по затылку, как испуганную девочку:
— Ничего, маленькая, все будет хорошо, поверь мне! Я сделаю так, что ты не будешь никому завидовать… А сейчас немедленно прекрати рыдать, тебе нельзя! И не забудь принять витамин Е в капсулах.
Через десять минут Оксана, уже умывшаяся, одетая и слегка подкрашенная, сидела на кухне. Андрей заваривал чай, время от времени озабоченно поглядывая на часы: до начала его дежурства в клинике оставалось всего минут сорок. А она смотрелась в маленькое круглое зеркальце на красной подставке. Наклоняя и поднимая голову, находила в нем отражение то своих высоких скул, то чуть припухших от недавнего плача и поцелуев губ и думала, что даже в этом простеньком горчичного цвета жакетике с золотыми пуговицами выглядит в тысячу раз лучше многих дам, неуклюже вываливающихся на Тверской из роскошных «Мерседесов».
* * *
Наташа Солодкина сегодня чуть не опоздала на работу. Поезд метро остановился между «Таганской» и «Китай-городом» и минут двадцать простоял, не двигаясь с места. Обрывки разговоров, как неровные куски цветного серпантина, повисли в воздухе, но быстро съежились и увяли. Напряженная тишина с силой надавила на барабанные перепонки и стекла вагона. Наташа еще раньше заметила, что после памятного взрыва бомбы в метро при малейшем сбое в движении лица пассажиров мгновенно становились исполненными тревоги. Недавно перед самой станцией с грохотом обвалилось на пол плохо закрепленное крайнее укороченное сиденье вместе с сидевшими на нем двумя парнями и толстой бабушкой. И тут же состояние, близкое к панике, среди пассажиров, в глазах одинаковое выражение: «Ну, вот и все!..» Но ничего особенного не произошло. Постепенно мужчины, один за другим, снова углубились в свои газеты, женщины — в дамские романы, а Наташа — в размышления о том, что сегодня непременно последует выволочка от старшей сестры. Начальству будет неинтересно выслушивать про злобную комендантшу общежития Лидию Егоровну, решившую провести инвентаризацию именно сегодня с утра, а не в какое-нибудь другое время. Начальству будет безразлично, что она, Наташа Солодкина, просто не могла уйти из комнаты, в отличие от двух ее соседок, и вынуждена была демонстрировать этой крысе Лидии наличие в сохранности штор, кроватей, тумбочек и стола. Девчонки успели «свалить» на занятия в медучилище, а ее прихватили. Получилось так, что она крайняя, а потому — заранее виноватая, потому что в большом и вечном долгу перед комендантшей, разрешающей ей за небольшую мзду в ее персональный карман проживать в общаге уже после окончания училища. Наташку бесила необходимость пресмыкаться, вечно фальшиво улыбаться улыбкой «китайского болванчика», но перспектива вернуться из Москвы в родной поселок Подлипки казалась такой страшной и такой реальной, что она послушно улыбалась, пресмыкалась и ждала, ждала…
