— Не хотелось бы, великий государь, того и знать, что узнали мы, да и еще хуже — не хотелось бы докладывать тебе о том.
Голос его стал тусклым, сдавленным, будто у него застряло что в горле.
Царь насторожился. Плечо его передернулось. Глаза сощурились.
Чтобы скрыть свое беспокойство, он прошелся взад и вперед по горнице, заложив руки за спину.
— Ты, как вижу я, — медленно произнес он с натянутой усмешкой, — думаешь, будто я немощная женщина… пуглив… слезлив… Увы, Гриша… — качая головой, остановился он против Малюты, — приучили меня с детства ожидать одно худое… Хорошего мало видел я, тому свидетель сам Господь, — приучили, приучили… изверги. Однако говори. Не страшись напугать меня…
Иван Васильевич явно волновался, и слова его никак не согласовались с выражением лица. Малюта уже начал раскаиваться — зачем пришел; подождать бы еще, да и не лучше ли было бы царице о том доложить царю? Но она не хочет. Боится. Все боятся. Никто не решается…
— Ну, что там? Эй, голова, чего же ты?! — нетерпеливо крикнул царь, тяжело опустившись в кресло.
Малюта вздохнул всею грудью:
— Государь! Бог да сохранит тебя, да покарает изменников.
— Кто еще? — вскочив с кресла, дрожащими губами прошептал царь, страшно тараща глаза.
— Курбский…
— Что-о-о?! — крикнул Иван Васильевич чужим, тонким голосом.
— Князь Андрей Курбский с товарищами… Ускакали в Литву.
Царь сел, откинулся на спинку кресла: «Душно!»
С силою разодрал он ворот у кафтана и рубахи. На губах выступила пена. Лицо стало безобразным, посинело.
— Прочь! — прохрипел он. — Уйди. Сатана. Убью!
Малюта испуганно бросился к дверям.
— Стой! — раздалось позади него. — Не говори никому… Молчи. Казню… Прочь!.. Го. спо. ди!.. Что же это?! Дьяволы!!!
Плывут корабли.
Загадочное, бескрайное море.
На носу головного корабля «Иван Воин», в своем кресле на капитанском помосте, сидит Керстен Роде в кожаном пышном жупане. Бархатная шапка. Сабля. Глаза устремлены в ясное небо. Он шепчет молитву: «Хвала и благодарение Творцу Всемогущему, что вдохнул он в человека любовь, сообщил ему дар познания и умение во всем окружающем видеть жизнь, красоту и свободу». С недавних пор у Керстена появилась мирная склонность к созерцанию, к философскому размышлению.
И в самом деле, кругом все необычайно прекрасно: синее небо, украшенные зеленью скалистые берега, серебристое мерцание волн…
Андрей уже освоился на корабле и от всей души желал только одного: поскорее бы взяться за пушки. На земле его пушкари поработали на славу — поглядеть бы, как на море.
