Ах, мои милые: опять к бабушке пришли! Садитесь, садитесь… О чем вам рассказать? О любви?! Чему ты смеешься, Полина: сейчас для Саши и Миши самое время с любовью знакомиться, а потом и твоя очередь наступит. Любовь — это игра, в которую играют всю жизнь, иногда очень серьезно. А если участвуют в ней одаренные личности, то любовь удивительные формы принимает. Мне такую любовь испытать не довелось, зато увидеть ее увидела.
Мой отец был очень красивый мужчина, и многие женщины на него заглядывались, но он лишь мать и замечал, ни на кого внимания не обращал. И мать его сильно любила: все в семье делалось так, чтобы отцу угодить. Только у отца одна страсть была, которая матери не нравилась: в карты играть. Первые годы в Карасувбазаре он еще сдерживался, а после смерти Олечки неделями дома не ночевал. Вначале мама ходила, разыскивала его, а потом махнула рукой и ждала, когда явится: с повинной головой и пустыми карманами. Мамины уговоры, плач не помогали: отец клялся, обещал исправиться — и вновь исчезал.
Мама не знала, что и предпринять, — и тут посоветовали ей сходить в соседнее село Карачоль к гречанке Элине, известной ворожее: она обязательно поможет.
Мама собралась и пошла, а через час возвращается: растерянная, запыхавшаяся.
«Дома все в порядке?» — спрашивает у Гриши: он, я и Лида за столом во дворе сидели и подсолнухи лущили. «Да, мамочка!» — отвечаем дружно. Мама присела за стол, помолчала и говорит: «Не могу идти к этой гречанке, что-то не пускает, словно за подол дергает. Да еще воробей несколько раз впереди меня садился и в мою сторону бежал, крылышками размахивал: будто назад уговаривал повернуть.
Я и камешки в него бросала, и с дороги сворачивала: а он все впереди меня скачет. Так и вернулась».
«Меня возьми! — я выскочила. — Мне с воробьем легко справиться: он поменьше, чем гусак».
До семнадцати лет я гусей в степи пасла и большим специалистом по птицам считалась.
Мама посмотрела, вздохнула и согласилась: «Ладно, дочка!». И через месяц, когда отец вновь пропал, меня одела и повела с собой.
Наш дом на окраине Ханджамы располагался, и Карачоль от крыльца виднелась. Но идти пришлось долго, часа полтора: по степи, потом вдоль Феодосийского шоссе. Трава начинала выгорать; я бегала за кузнечиками и чувствовала себя счастливой.
Дом ворожеи нашли сразу: белые стены под красной черепицей. Постучали, вошли в сени, после разрешающего окрика Элины — в комнату. Я надеялась увидеть старуху с острым кадыком и клюкой, но в чисто прибранной и опрятной комнате стояла красивая тридцатипятилетняя женщина, пристально смотревшая на маму большими черными глазами.
