Говорить трижды, потом плюнуть.
* * *
«Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь. Стану я, раб Божий, благословясь, пойду, перекрестясь, в чистое поле, в зеленые луги, к матере реки (имя). И как у матки реки береги стоят не розно, а друг по друге, не толкутся и вместе не сходятся, и течет та река на нис безотпятно и безповоротно во век по веку, и с тех берегов смывает и изрывает всякие наносы и приносы и носит, и сносит сулой на мхи и на болота, и внис по рекам на дикие острова и на чемерису, опричь русских людей, – и с раба Божия (имя) сходила б тоска и сухота смертная и переломная, и женская красота. И как та матка-река не имеет тоски и сухоты в себе, – и тако б и я, раб Божий (имя), не имел бы в своем сердце тоски и кручины и злыя женския красоты отныне и до веку. Аминь. И как сей новопреставльшийся мертвец (имя) отстал сего света и от колокольнаго звону, и от пения церковнаго, и от мира крещеннаго, и не чует, и не слышит на своем сердце ни тоски, ни сухоты, ни злыя женския красоты, – так же бы и я, раб Божий (имя), отстал от сей рабы Божией (имя) тоски».
* * *
«Утренняя заря, Маремьяна, вечерня заря, Маремьяна, о чем я тебе помолюсь, о чем я тебе покорюсь, раб Божий (имя): сними с меня тоску и печаль, и великую кручину. Напади моя тоска и печаль, и великая кручина ни на воду, ни на землю, ни на мелкую источину, ни на бел горяч камень, – напади моя тоска и печаль, и великая кручина, а (имя) рабе Божией в ретивое сердце, в горячую кровь, в черную печаль (печень?), во сто семьдесят жил, в две и в три, единую становую жилу, во сто семьдесят составов, в двух и в трех, а в единый становой состав. С той бы ей тоски и великия печали – едой бы ей не есть и питьем бы не запить, гульбой бы не отгулять, в платье бы ей не относить; где бы не заслышала зычный голос, так бы она бежала и в сахарныя уста целовала. Тут моим словам ключ и замок, и во веки. Аминь».
Читать заговор над водой на утренней и вечерней зорях.
* * *
«Встану я, раба Божия (имя), не благословясь, пойду, не перекрестясь, из дверей не в двери, из ворот не в ворота, сквозь дыру огородную. Выйду я не в чистое поле, не в подвосточную сторону, посмотрю в подзакатную сторону. Под той ли подзакатной стороной течет смородяная река; по той ли смородяной реке плывет смердячий челн, в смердячем челне сидит Немалъ-человек – чертова рожа, змеиная кожа, сычьи глаза, волчья пасть, медвежий взгляд, образ звериный, а вздох змеиный. И как этот Немалъ-человек страшен и ужастен, горек и приторен, – так же бы казался и страшен, и ужастен, и горек, и приторен раб Божий (имя) рабе Божией (имя) днем и ночью, утром и вечером, в полдень и заполдень, в полночь и заполночь, на ветхом месяце и на молодике, и на перекрое; во всякое время и безвремянье! Как бы зверь рыскучий в темном лесе, как змей ползучий в чистом поле. Не мог бы раб Божий (имя) с рабой Божией (имя) ни думы подумать, ни мысли помыслить, ни взгляд взглянуть, ни беседы побеседовать. Дрались бы и цапались, и в глаза кидались, в кровь царапались и навстречу бы не встречались, и на уме друг друга не держали всегда, ныне и присно, и вовеки веков. Аминь, аминь, аминь!».
