Спокойная красота ее двадцати девяти, темперамент любимого деда и крепкое жизнелюбие мастера легко уживались в Божене. Привязанность к Томашу не мешала ей каждое утро самостоятельно запускать ход своей жизни и дорожить настроением, рожденным в глубине собственного мира, — глубине порой настолько головокружительной, что она иногда замечала, как Томаш опасливо пятится, не решаясь туда заглянуть. И сегодня она дарила себе этот день — желая встречи с мужем, но все‑таки… оставляя ее чуть‑чуть на потом.
Полнота ощущения жизни всегда возбуждала в ней аппетит, и, избавленная Всевышним от необходимости соблюдать диету, Божена ни в чем себе не отказывала. После легких зеленых салатов последовали пикантности. Отварная кефаль с рокфором и кедровым маслом, грузди, гретые с гранатовым соком, гато из зеленого винограда и фазан с фисташками, запеченный в тесте, замешанном на вине. А потом и еще кое‑что на десерт…
Расплатившись, Божена легко двинулась дальше, решив пройти через площадь — взглянуть, сидит ли еще на зеленом коне Святой Вацлав.
Глядя на него снизу вверх, она вспомнила о Томаше. Он все еще упорно сидит за верстаком, пока она здесь наслаждается… Легкое чувство вины кольнуло ее, и она присела с телефоном на тяжелую цепь ограды. Те же гудки… И дома — молчок. Все еще надеясь на то, что он сейчас где‑то между домом и мастерской, Божена решила закончить прогулку у Николы. Она знала, что в свой выходной «меньшенькая» может спать до полудня, — лучше позвонить ей от самого дома.
Божене хватило тех немногих минут, когда она смотрела на Томаша, а потом, проследив его взгляд, — на удаляющуюся Николу, чтобы почувствовать ложь. Ту, что лилась в ее уши в последнее время, прося ее ставить судки в холодильник, извиняясь за ее одинокие ночи и несовпадения во времени с сестрой.
И еще одного мгновения ей хватило, чтобы… выйти из этого треугольника. В ответ на обреченную улыбку мужа повеять спокойствием и заставить его взять себя в руки. Иное поведение было бы просто недостойно ее… И этого солнечного осеннего дня.
Она окликнула Томаша.
Он подошел.
Божена тепло и спокойно прижалась к нему на мгновение. Потом она мягко отпрянула, но он, пряча свои серые, и без того всегда чуть отстраненные от нее стеклами очков глаза, дунул ей на ресницы и поцеловал медные волосы.
— Давно ты ушел? Я названивала тебе в мастерскую, с утра. — Божена бубнила ему в воротник, пытаясь высвободиться, он молчал, не отпуская ее — сцена становилась смешной. Наконец ей удалось выскользнуть и повернуться так, чтобы солнце не слепило глаза. — Я говорю, что звонила тебе утром…
