– Ну, сколько ваших коллег уже уехало, и ничего – живут. А многие даже и от испуга оправились – вон какие смелые, не то что здесь, трепетунчики! Прямо растут на глазах.
– Вот именно – на глазах. Смысл-то какой уезжать, если вы нам свои глаза тут же вдогонку?
– «Везде хорошо, где нас нет» – гласит русская пословица. Не правда ли, мудрая? – спросил он.
– Но где вас нет? – вот в чем вопрос, – отвечаю.
– Да работаем потихоньку, – скромно заметил он, – за вами нужен глаз да глаз. Творческие работники – черт-те что творите! Глаз да глаз, – повторил он. И добавил: – Бровь да бровь, где глаз – как партизан в лесу, – стали мы уклоняться от приятнейшей темы – «А не рвануть ли отсюда?».
На все лицо вопящий прыщ. Далее шли две ягодицы мясистого подбородка и лезущий сам себе в задницу нос. А поверх – не видящие всего этого две щелки глаз непонятного цвета и назначения. И к тому же безбровых. Потому что сразу же начиналась прическа, уж порядком полысевшая и плашмя лежащая на черепе. Застегнутый на все пуговицы (так они скрывают свою шерсть, чудовища) – он откинулся, дернул на себя стол многоместный, порылся где-то в его потрохах, запустив туда руку по локоть, и вынул кипку нетронутых бумаг. Разложил их пасьянсом ближе ко мне. И предложил вынуть наугад одну-единственную в гладком конверте с окошечком посередине.
Как школьник на выпускном экзамене, я потянул билет. Вернее, предбилет – израильский вызов с печатями разноцветными, новенький, чистый, еще без моей фамилии, но с «родственником» в конце.
– Предкам-то твоим, – а потом поправился: – «вашим» такой поблажки не было. Ну да ладно! – И он стал заполнять его, зная заведомо мои анкетные данные. – Конечно, все это чудовищно! Вас бы не высылать, а к стенке ставить. Родина не прощает.
Будто он уже переговорил с Родиной по телефону. Что-то еще бормотнул, поскрипывая пером или креслом. А я думал: конечно, внутренние пороки должны иметь свою внешность. Чудовище должно выглядеть чудовищем, каким бы неприглядным оно ни было. Тем более если оно живет среди людей и за их счет. Или люди в его обществе уже перестали быть людьми? Мол, сами едва ли красавцы, чего уж тут замечать, тем более примелькавшееся, привычное. А если внимательно приглядеться, так и вполне терпимое, лишь чуть и вылезающее из-под форменной фуражки с двумя костями крест-накрест и черепом Дзержинского посередке.
Художник пытается ухватить это явление за скользкую суть. Спешит, пока его самого не схватили. Но жизнь явно обгоняет его удивительную фантазию, подсовывая ему все новые типы, один краше другого. Природа вкупе с Социализмом еще и не такое может.
