По возвращении казаков Калга отозвал бывшего пятидесятника в сторону с заговорщическим видом.
– Не все шкурки Матвей привёз! – сказал он, поблёскивая узкими щелями глаз. – Есть у него тайник неподалёку! Пятнадцать соболей он там спрятал! Я сам видел и место это показать смогу!
Недолго думая, атаман вызвал в приказную избу Максимова для допроса с глазу на глаз.
– Как солоны нынче себя вели? – начал он издалека, листая ясачную книгу. – Всё ли привезли, как было обговорено? Не потерял ли в пути чего, козаче?
– Ты что, атаман? – не моргнув глазом, понял его намёк Матвей. – Почто дурные мысли на меня тебе в голову лезут? Чист я перед тобой и другими, аки агнец!
Схватив лихоимца сильной рукой за плечо, Черниговский выволок его на улицу. Там уже собрались казаки, заранее предупреждённые о возможном воровстве.
– Калга тайник твой видел! – громко сказал бывший пятидесятник. – А в нём – соболя ворованные! Если подтвердится это – запорю насмерть, как собаку! А пока заприте-ка его в погреб! Пусть посидит, подумает о житии своём!
Побледнев, как смерть, Максимов с ненавистью посмотрел на выдавшего его тунгуса. Выполняя приказ атамана, двое «охочих людей» схватили его под руки и затолкали в холодный погреб.
Как и обещал, Калга привёл бывшего пятидесятника к искусно вырытому в земле большому лазу. Отбросив в сторону закрывавшие его сосновые ветки, Никифор увидел два больших тюка, перевязанных верёвками.
Достав нож, он перерезал сыромятные ремешки на одном из них и развернул плотную ткань. На землю посыпались, сверкая ворсинками на солнце, первоклассные меха.
– Забрать всё это! – приказал атаман сопровождавшему его Перелишину. – Пересчитать и внести в ясачные книги!
Вернувшись в острог, Черниговский снова собрал всех своих подчинённых у приказной избы. Когда туда же привели Максимова, он увидел свои тюки с пушниной и сразу поник головой.
– Вот, паскудник, что удумал! – ткнул бывший пятидесятник в один из свёртков носком сапога. – Царёвым именем солонов обирать! Чтобы те на нас зло затаили да стрелы с копьями наготове держали! Мало ему того, что по его вине бежали сюда, за тридевять земель, он опять под монастырь подвести хочет!
Зло посмотрев на вора, Никифор плюнул в его сторону, сжав руки в кулаки.
– Думал я его, собаку, повесить! – продолжил атаман. – Для острастки, чтобы другим неповадно было! Но не хочу я православного жизни лишать и грех на себя брать! Завтра прилюдно всыплем ему пять десятков плетей, чтоб не баловал в другой раз!
