- Ну, спроси, спроси… - подталкивал его Лео.
Но Джон, повернувшись, стал выбираться из толпы. Так он и не видел, как знаменитое изобретение доктора Краффа снова водрузили на носилки и торжественно, под аккомпанемент оркестра, унесли в Поезд Свободы.
- Почему же ты не попробовал спросить? - сказал Лео брату, когда они вернулись домой.
- Что-то пропала охота, - ответил Джон и вдруг вспомнил: - А вот что на охоту не пойдем, это хуже. Хотел было взять ружье, да раздумал. И напрасно: на болоте было бы интересней…
- А все-таки жаль, что не спросил… Интересно, ответила бы машина?.. Все-таки не человек…
- Ты думаешь? - рассеянно спросил Джон. - Ну, а я, брат, теперь ничему не верю: у них разницы нет - что человек, что машина… Нет, дудки, теперь я и живого президента спрашивать не стал бы…
Как Лео ни упрашивал брата погостить, он пробыл только два дня, никуда за это время не ходил, а лишь играл с ребятами. Прощаясь, Лео стал было извиняться, что так глупо вышло. Когда он писал Джону, то был уверен, что приедет сам президент, газеты ничего не сообщали…
- Ну чего ты, чего? - добродушно сказал Джон. - Машина, она даже интересней… Честное слово, я от нее умней стал, чем от него самого, когда с ним в бассейне купался. Век живи, век учись!
Он обнял брата, невестку, поцеловал детей и уехал к себе в Медиану.
16. Мой дом - моя крепость!
Vae victis! (Горе побежденным!)
Налегке, с желтым чемоданчиком в руке, никем не встреченный и даже не замеченный, ранним утром вышел из поезда Джон Джерард на железнодорожном вокзале Медианы. На этот раз его не встречали друзья. Возвращение Джерарда после второй встречи с президентом прошло куда скромнее, чем в первый раз.
Но дело было не в отсутствии почестей. Никогда Джерард так остро не чувствовал одиночества, как в это прохладное серое утро. Жена и сын гостили у деда. Не было и Тома - он в тюрьме. О Томе, с которым он постоянно ссорился, Джон вспоминал теперь с грустью.
Джерард не преувеличивал, когда говорил брату, что машина интересней живого президента. Неожиданная встреча с диковинным механизмом была той последней каплей, которая переполнила чашу терпения. Он почувствовал, что разбита его твердая вера в прочность мира для того, кто честно трудится, занят устройством лишь своего мирка и не носится с сумасбродными идеями переустройства всего мира. Над всем встала машина, слепая, глухая, бесчувственная, безжалостная, но очень красноречивая. Все, во что он верил, - это только машина, бездушная машина, набитая звонкими фразами.
