Кстати о фотографиях. У меня, к счастью, нет ни одного колхозного снимка, хотя кто-то нас, конечно же, снимал, и мое угрюмое (а другого я в тот месяц не имела) лицо, вполне возможно, украшает чей-то памятный альбом.
Мы приехали в Красноуфимск поздним вечером. Хотелось есть и спать, но больше всего – вернуться домой той же электричкой. На перроне моя знакомая обнималась с неизвестным юношей, басовито всхохатывая. В детстве у меня была подруга по переписке из Красноуфимска – она присылала в конвертах картинки, вырезанные из старых почтовых открыток, и я пыталась прочитать слова на обратной стороне: «рогая, поздра, жела».
Вот и тот сентябрь вспоминается теперь такими же обкромсанными фрагментами – время и память хорошенько прошлись по нему тупыми ножницами, вырвав с мясом целые куски. Помню наши общежития, помню широкий двор, где совершалось построение, помню даже комиссара с плакатным лицом – увы, ножницы памяти оставили его безымянным. Еще вчера нас, первокурсников, называли «абитурой», как вдруг мы в один миг стали «борозда». Собирательное существительное, проклятый коллективизм. В столовой поздно вечером устраивали дискотеки.
Мы с утра до вечера ходили в штанах и куртках цвета колхозной земли, пользовались зловонными сортирами, ели маловразумительную стряпню, и даже то немногое, что осталось от нашей индивидуальности, линяло с каждым днем.
Подруга-лаборант обещание выполнила, письма из Свердловска в пронумерованных конвертах приходили регулярно – и кто это тебе пишет все время, ревниво спрашивали однокурсники. В графе «Индекс предприятия связи и адрес отправителя» стояла одна лишь аккуратная подпись вчерашней отличницы. Конверты – с одинаковыми картинками – поезд, затянутый в перспективу, как в воронку, и надпись розовыми буквами: «XXV конгресс международной ассоциации железнодорожных конгрессов и международного союза железных дорог». Как я хотела, чтобы этот поезд вернул меня домой, к маме и папе, к любимому, который пока еще не знал, что он – любимый, к подруге, которая так безжалостно освещала в письмах городские события – обычные и недоступные…
Нас будили ни свет ни заря, везли в поле и оставляли на луковых полях. Я помню, что мне все время было холодно и очень хотелось есть, помню, как стыли пальцы в вонючих перчатках и как гремели ведра, до краев полные луковиц пополам с землею.
К концу первой недели большая часть «борозды» раскрепостилась и свела близкое знакомство с третьекурсниками-журналистами. Местная элита – грузчики, «грызлы»! Началось все это так: глубокой ночью один из третьекурсников зашел в нашу (так и хочется сказать – палату) спальню и включил свет. Бессмысленно разглядывая пьяными глазами сонных девиц, он, вероятно, воображал себя султаном в гареме – или поваром, выбирающим свежий кусок мяса на рынке. Кто-то из девчонок продолжал спать, кто-то начал хихикать, большая часть вполне оправданно пришла в возмущение. Я сказала, чтобы он убирался отсюда, и в один миг нажила себе врага. К счастью, судьба любит симметрию, поэтому тем же вечером у меня появился друг – неожиданно из сентябрьского тумана навстречу мне вышла печальная лошадь, да не одна, а со спутником, высоким молодым человеком по имени Глеб. Вовсе не лошадь, а Глеб стал моим другом, начиная с того туманного вечера – и на несколько последующих лет. Печальный брюнет, колхозный Пьеро с длинными тонкими пальцами – и такая же точно печальная лошадь, благородная и неуместная… Глеб тоже был третьекурсником, но в грызлы попасть не мог ни при каких обстоятельствах – поэтому ему доверили телегу и лошадь. Что возили на телеге, память-ножницы не сообщает, но это и неважно. Вечерами Глеб рассказывал мне про своих друзей из Свердловска – одного звали Граф, другого – Иванов, третьего – Вася Подтяжкин. Я делилась своими историями и зачитывала вслух самые жуткие фрагменты подружкиных писем – пока мы сражались с луком в Подгорной, она работала на скотобойне, собирая кровь для производства сыворотки.
