– А когда я прихожу к тебе в гостиницу, все кончается одним и тем же.
– Можно подумать, стоит нам остаться наедине, я на тебя, бедного, набрасываюсь!
– Нет, ты не набрасываешься. Это делаю, естественно, я, потому что не могу иначе. Только не ври, что тебе это не нравится. Слушай, Шура, что мы все о сексе да о сексе?
– Прошу учесть, не я предложила эту тему! Я совсем о другом хотела с тобой поговорить. Ты очень изменился. Хождение во власть пошло тебе, извини за прямоту, не на пользу. Был человек, а теперь бронепоезд, который стоит на запасном пути. Но у меня есть к тебе одна просьба. Хотелось бы, чтобы перед обгоревшей гостиницей «Октябрьской» появился скромный памятник, посвященный романтикам-параноикам, погибшим смертью храбрых во время полетов во сне и наяву.
– А что, хорошая идея! Смешной такой памятник получится.
– Конечно, смешной. У меня вообще все идеи очень веселые. Только ты на них не всегда адекватно реагируешь. Вот я предлагаю, чтоб мы разбежались окончательно. Разве это не весело?
– Это глупо, а не весело.
– Люблю грозу в начале марта. Когда увидимся, а, Леш? Мне Лиговка милей Монмартра и близок питерский гудеж. И офигенней Эрмитажа твои глаза в ночном пейзаже. Это последняя стихотворная эсэмэска, которую я тебе посылала. Думала, новый жанр изобрела – мобильные шестеростишия. Так ими упивалась! Все казалось, что чувства, понимаешь, добрые я лирой пробуждала. В тебе. Но именно тебе-то мои опусы и не нравились.
– Я же сто раз объяснял: мне не нравились твои шестеростишия не в художественном смысле…
– А, ну да, я забыла, что их читала еще и мадам Мартынова. Не ее ли это предок убил Лермонтова? Поэтому ты смертельно боишься ее скандалов? Тебя не угнетает такая зависимость?
– Нет никакой зависимости. Я живу, как хочу. И с тобой встречаюсь, когда хочу, невзирая на скандалы.
– Неправда. Я думала, что ты можешь себе позволить гораздо большую степень свободы. Это я живу, как хочу, а не ты. Но что-то моя свобода мне счастья не приносит. Я почему-то знаешь что вспомнила? Много лет назад у тебя тяжело заболела дочка, ей тогда было 15. А перед этим мы с тобой достигли телефонного консенсуса по поводу моего приезда. У меня в Киеве был концерт в театре, и я, сходя со сцены, оступилась. В общем, на следующий день одна из моих ног стала ядовито-синей и нетранспортабельной. Мне бы сдать билет на поезд. Но я все-таки через пару дней дохромала до вагона – ведь мы же с тобой договорились, я не могла отказаться от нашей встречи. Приезжаю в Питер и узнаю, что Анечка в тяжелом состоянии в больнице, и ты все время рядом с ней. Мне тогда мечталось только об одном: чтоб она выздоровела, а я вместо нее попала в больницу, и чтобы ты сидел рядом и держал меня за руку. Вот такое представление о невозможном счастье.
