– А зачем говорить? Я все о тебе знаю.
Не думаю, что он знал все. Вряд ли ему была ведома моя неутолимая тоска по нему и в те годы, когда он оказывался далеко, и в те минуты, когда мы, не обремененные одеждами, лежали обнявшись, и он прикуривал для меня сигарету. Я не переношу канцелярское слово «удовлетворение». Потому что оно похоже на слово «смерть». «На Васильевский остров я приду умирать»… А мне все еще хотелось жить, и я никак не могла утолить жажду на том самом Васильевском острове, даже когда мы до дна выпивали на брудершафт свои упоительные чаши любовного зелья. Сосуд никогда не должен оставаться пустым.
Любовь – это постоянное желание касаться, находиться ближе, чем рядом, переливать душу в тело и тело в душу, опять и опять, всегда, как в последний раз. А потом уходить, уезжать, уплывать, улетать туда, где Его нет.
Ты прав: я ни в чем не желаю отказа.
Ты прав: у меня нет и не было прав.
Закончена книга, заточены фразы.
Вся жизнь на костре из тринадцати глав.
Ты прав: не продлить на обочине завтрак.
Просрочен приезд, неизбежен отъезд.
И если ты вслух произносишь: до завтра, —
То впору на завтрашнем дне ставить крест.
Веселая ложь и убойная честность.
Коньяк остро пахнет, как горький миндаль.
Васильевский остров – роскошная местность:
Дойдешь до Невы – утопиться не жаль.
Я снова твержу: никогда не приеду!
Ты слышал уже эту песню не раз.
Я пью свой горчайший миндаль за победу,
И слезы, вскипев, не срываются с глаз.
Ты обнял меня, и твой волк на предплечье
Мне в шею уткнулся и тихо завыл.
Рванулось в нем что-то почти человечье…
Мой мальчик, мой волчик! Где был ты, чем жил?
И я потянулась к тебе, как вначале,
Губами лицо твое перекрестив.
И бедные медные трубы кричали,
Рождая запретный любовный мотив.
