Среди Ставки, которая в огромном своем большинстве была против переворота, начали ходить особенно мрачные слухи после того, как появилось известие об организации совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде, требования которых направлены к развалу армии и к передаче власти в войсках солдатской массе.
Уже сегодня генерал Алексеев полтора часа по прямому проводу говорил с военным министром Гучковым и убеждал его не допускать опубликовать приказ № 1{143}, так как это внесет полную дезорганизацию в части войск и вести войну мы не будем в состоянии. Гучков однако отвечал, что надо уступить требованию представителей «освобожденной армии», и приказ был опубликован и разослан.
По поводу приказа № 1 и солдатских комитетов генерал Клембовский говорил мне, что генерал Алексеев негодовал на Гучкова и с злобой сказал: «единственно, что остается, это немедленно дать разрешение офицерам вне службы носить штатское платье. Только это и поможет им иногда избавляться от произвола и наглости революционных солдат».
Кажется, 4-го марта вечером выезжали из Ставки граф Фредерикс и генерал Воейков. Я пошел с ними проститься. Они жили в том же доме, где помещался Его Величество. У графа Фредерикса уже было все уложено, и он возбужденно ходил по комнате, разговаривая по-французски с бароном Штакельбергом. Граф все сетовал на клевету на него, на газетную агитацию. Он говорил: «60 лет я честно служил Царю и Родине. Полвека находился при Государях, готов был всегда отдать жизнь свою в их распоряжение, а сейчас оставлять Его Величество я считаю для себя недопустимым и если делаю это, то только под настоянием генерала Алексеева, который этого требует и говорит, что если я и Воейков останемся в Ставке, он не ручается за спокойствие Его Величества. Это меня глубоко потрясло, я так предан всему Царскому Дому». И старый граф зарыдал. Граф Фредерикс уезжал в Петроград и никуда не желал, да и не мог скрываться. Мы с ним обнялись, поцеловались и со слезами на глазах расстались. Мне очень жаль было старика, которого я всегда глубоко уважал за его благородный характер, за глубокую преданность России и Государю. Затем пришли прощаться С. П. Федоров, князь Долгорукий, К. Д. Нилов. Стали выносить вещи. Граф все стоял и каждому повторял те же скорбные мысли…
Через несколько дней здесь же в Ставке очевидец передавал мне, что, случайно находясь в Петрограде на Загородном проспекте у Царскосельского (М. В. Р. ж.д.) вокзала, видел как граф Фредерикс, прибыв из Ставки, выходил, чтобы сесть в автомобиль. Толпа орала, кричала, требовала, чтобы «этого изменника-немца» дали растерзать. Конвой еле удерживал революционный сброд, а граф спокойно шел, нисколько не обращая внимания на тот хаос, который царил на улице. «Граф Фредерикс был очень красив и так выделялся своей благородной фигурой над этой безумной и грязной улицей», – сказал мне свидетель этой сцены. С большим трудом автомобиль с министром Двора мог тронуться. Фредерикс спокойно сидел со своим постоянным секретарем Петровым, не показывая ни страха, ни смущения.
