Епископ Пий Неве, говоривший на русском языке как на родном, был одним из тех, кто привлек внимание властей. Его обязанности Апостольского администратора требовали общения с прихожанами, прибывавшими со всех уголков страны; в церковь Святого Людовика постоянно приезжали люди из Крыма, Украины, Белоруссии, отдаленных районов Сибири и Кавказа. В середине тридцатых годов за путешествующими еще не было такого надзора, как позднее, особенно после заключения в 1939 году Пакта о ненападении между СССР и нацистской Германией. Задолго до введения военного положения в годы войны решением Совнаркома ограничения по передвижению были наложены на все население.
Подвергая себя лишениям, верующие предпринимали дорогостоящие поездки в Москву не только ради крещения, но чтобы обсудить также свои моральные или семейные проблемы. Они были вынуждены ехать в столицу, потому что их приходские священники один за другим исчезали и о них больше никогда не было известий. Статья 124 советской конституции, несмотря на красноречивые комментарии кабинетных экспертов, абсолютно ничего не меняла в продолжающемся уничтожении духовенства. Гонения на православных священников были более массовыми, чем на католических, и гораздо менее, чем на последователей мусульманства и иудаизма.
Закрытие церквей, мечетей и синагог продолжалось с открытым пренебрежением к советским законам и до, и после принятия Конституции 1936 года. Иностранные корреспонденты почти не имели возможности узнавать о продолжающихся трагедиях и арестах священников, мулл и раввинов, так как советская пресса полностью обходила эти факты молчанием. Регулярные сводки ТАСС и пресс-релизы на религиозную тему Советского информационного бюро начались только тогда, когда Кремль испугался того, что оккупационные власти на русских территориях в первую же неделю стали открывать церкви. А до этого времени если и были упоминания о религии в «Правде» и «Известиях», то либо высмеивались религиозные лидеры, либо приводились богохульные высказывания Ленина и Сталина о Боге и бессмысленности веры в сверхъестественное.
Местные власти смотрели на меня как на приложение к дипломатическому корпусу и, вероятно, думали, что, как это бывает с персоналом иностранных служб, я буду освобожден от работы самое большее через два-три года. Без малейшего чувства ложной скромности могу добавить, что я был готов повторить, если не побить, двадцатидвухлетний рекорд, установленный епископом Пием Неве. Но, насколько я знаю, этот рекорд до сих пор еще никем не побит
