Возрождение | страница 34
— Я… я хотел бы знать, играете ли вы на рояли, — вырвалось у меня.
Она выглядела удивленно, если только можно сказать, что она как-то выглядит благодаря этим очкам, совершенно скрывающим выражение ее глаз. Как всегда, она ответила одним словом.
— Да.
— Думаю, что вы не согласитесь поиграть мне… гм… это могло бы вдохновить меня для следующей главы.
Она подошла к инструменту и открыла крышку.
— Какого рода музыку вы любите? — спросила она.
— Сыграйте все равно что, то что вы думаете может мне понравиться.
Она начала фокстрот. Играла она с неизъяснимым подъемом и вкусом, так что звук не раздражал меня, но вывод был не совсем приятен. Как бы то ни было, я не сказал ничего. Затем она сыграла «Улыбки»[8], и нежная простая мелодия много сказала мне, снова пробудив желание жить, танцевать и испытывать глупенькие удовольствия. Как может эта девушка — маленькая ледяная гора — вкладывать так много настроения в свое прикосновение к клавишам. Если бы не интерес, который вызвала во мне эта проблема, я думаю, что тоска, которую вызвали во мне эти звуки, довела бы меня до сумасшествия.
Никто, могущий так играть танцевальную музыку, не может быть холоден, как камень.
С этого она неожиданно перешла на Дебюсси и, сыграв труднейшую его вещь — я не помню названия — остановилась.
— Любите ли вы Дебюсси? — спросил я.
— Нет.
— Тогда зачем вы играли это?
— Я думала, что вам понравится.
— Если бы вы просто сказали: «я считаю вас бездельником, который хочет сперва танцевальную музыку, а затем беспокойный, модный, декадентский, блещущий умом набор дисгармоний», вы не могли бы яснее высказать ваше обо мне мнение.
Она молчала — я способен был дать ей пощечину.
Я откинулся в кресле и испустил резкий вздох — если вздох может быть резким — во всяком случае, у меня вырвался какой-то звук.
Она вернулась снова к роялю и начала «Водяную лилию», а потом начала «1912» и меня охватила та же самая странная дрожь, которую я испытал, услышав лепет ребенка. Мои нервы были, должно быть, в ужасном состоянии. И тут меня охватило желание вскочить и сломать что-нибудь — разбить окно, расшибить лампу, закричать… Я вскочил на свою единственную ногу — ужасающая, вызванная внезапным движением, боль принесла мне пользу и заставила меня опомниться.
Мисс Шарп отошла от рояля и приблизилась ко мне.
— Боюсь, что вам не понравилось это, — сказала она. — Я так сожалею… — ее голос был не так холоден, как обычно.
— Мне понравилось, — ответил я, — простите, что я такой ужасный осел. Я… видите ли, я страшно люблю музыку…