Когда она ушла, Бутон кашлянул.
— Выкладывайте, Буртон!
— Миссис Эрдилоун очень симпатичная дама, сэр Николай.
— Очаровательная.
— Хорошо было бы, если бы какая-нибудь дама присматривала бы за вами, сэр.
— Пошли к черту! Телефонируйте мсье Морису, я не хочу женщин, — мы можем играть в пикет!
Вот как закончился мой день.
Морис и пикет, затем вдова и разводка за обедом, а теперь снова один. Тошнотворная бесцельность всего этого.
Воскресенье.
Нина пришла к чаю, она чувствует, что я являюсь большим утешением для нее в этот момент ее жизни, преисполненный такой нерешительности. Оказывается, что Джим также появился в Ритце, где все еще находится Рочестер, и его физическое очарование снова разрушило все ее расчеты.
— Я правда очень беспокоюсь, Николай, — сказала она, — и ты, будучи милым другом нашей семьи, — (теперь я являюсь уже другом семьи), — должен иметь возможность помочь.
— Какого чорта ты хочешь, чтобы я сделал, Нина? Вышвырнуть мне их обоих и сделать тебе предложение самому?
— Мой дорогой Николай! — Казалось что я предложил ей выйти замуж за Рождественского Деда! — Как ты смешон!
Когда-то это было венцом ее желаний. Нина на восемь лет старше меня, и я помню ночь на реке в июле 1914 года, когда она уверяла — совсем не в шутливом тоне, — что было бы хорошо повенчаться.
— Я думаю, дорогая, что тебе, все таки, лучше взять Джима. Ты явно влюбляешься в него, а мне ты доказала, что главное значение имеет физическое очарование. Если же ты боишься, тебе лучше поступить подобно другой моей маленькой приятельнице — уехать недели на две к морю, что она и делает, когда увлечена.
— В эту погоду море должно быть ужасно. В отчаянии я пошлю за обоими.
Она рассмеялась, а затем выказала интерес к меблировке моей квартиры. Она осмотрела ее, Буртон указывал ей на все стоящее внимания (сегодня костыль причиняет такую боль моему плечу, что я не хочу двигаться из кресла). Я мог расслышать замечания Буртона, но они достигали невнимательного слуха. Если бы ты знал, мой бедный Буртон, что Нина не создана для роли сиделки.
Когда она вернулась в мою комнату, чай был подан, и разлив его, она заметила:
— Мы стали так ужасно эгоистичны, не правда ли, Николай, но уже не такие лицемеры, как перед войной. Имевшие связи, все еще продолжают их, но теперь уже не относятся с презрением к другим за это же самое, как делали раньше. Царят большая терпимость, единственное, чего мы не должны делать, это — вести себя открыто, так, чтобы наши друзья мужчины не могли бы защитить нас. Вы не должны «забрасывать чепчик за мельницу»
