На обрывистом берегу — совсем близко, рукой подать — апельсиновое дерево, под которое ставят тех, кого расстреливают. Сухое, с кривыми сучьями, сплошь покрытое лишайником. Какой это часовой повесил свой карабин на ветку? Сеньор, это ружье, которое очень давно воткнули в дерево. Идиот, он повесил там сушиться свою одежду — китель, рубашку, галстук. Что за недисциплинированность? Скажи начальнику караула, чтобы он дал ему месяц гауптвахты и посадил на хлеб и воду. Пусть научится заботиться о своей форме. Сеньор, я что-то не вижу этого небрежного часового. И не могу разглядеть его вещей. Это еще не доказывает, что они не превратились в тряпки. А может быть, сеньор, часовой щеголяет в костюме Адама. Все равно, отдай приказание.
(В тетради для личных записок)
На том берегу речушки Кара-кара прачки колотят вальками белье. Ребятишки купаются нагишом. Один смотрит сюда. Поднимает руку. Показывает на Дом Правительства. Одна из женщин, перекрестившись, дает ему такую затрещину, что он летит в воду. Негритенок ныряет. Женщины застывают. Эти люди не обманываются. Они видят меня верхом на пегом. Они не обманываются. Они знают, что это Я не Верховный, которого они боятся-любят. Их любовь-страх позволяет им это знать и в то же время обязывает их не знать, что они это знают. В их страхе вся их мудрость. Она велит им ничем не быть. Ничего не знать. Безвестные подсолнечники, они отбрасывают на воду тень своего уныния. Что они знают о Южном Кресте, о крестоносцах, о крестоцветных? Колотя вальком и полоща белье, они курят огромные сигары, и вместе с дымом от них исходит и знание, и невежество. Они целыми месяцами смеялись над фигурой на носу «Ковчега» — змеей с головой собаки, которую вырезал Матео Мборопи. Если встречный ветер дует ей в рот, чудовище лает, то подвывая, то заходясь кашлем. Они годами потешались над этой непонятной фигурой, над этим еще более непонятным лаем, пока от собачьей головы не остался лишь кусок челюсти.
Они уже давно не смеются. Они знают еще меньше, чем прежде. А боятся больше. Прачки перекидываются с берега на берег именем фантастического персонажа. Потом поют. Их песни долетают до меня, подобные почтовым голубям, которых я послал в армию. Пойду-ка посмотрю, говорю я себе. Пойду-ка послушаю. Однажды вечером я подошел к речушке. Спросил у одной прачки, чему она смеется. Ее смех оборвался, и по лицу ее было видно, что она не верит своим глазам. Она воззрилась на меня, моргая от удивления, как будто я впал в детство. От чего рождается рыба? — спросил я ее. От малюсенькой колючки, которая плывет по воде. От чего рождается обезьяна? От кокосового ореха, который качается в воздухе. А кокосовая пальма? Кокосовая пальма рождается от рыбы, от обезьяны и от кокосового ореха. Ну, а мы от чего рождаемся? От мужчины и женщины, которые спаслись во время потопа, забравшись на очень высокую кокосовую пальму, — так говорит Паи в церкви, сеньор. Но моя мать была юлой, такая она была сараки
