, а мой отец ремнем, который подхлестывал юлу. Когда они оба остановились, родилась я. Так говорят. Но кто его знает, верно это или нет: ведь тот, кто рождается, не знает, что рождается, а тот, кто умирает, не знает, что умирает. Хорошо сказано, сказал я и ушел, оставив за спиной ее смех.
Если бы я мог сегодня добраться до ручья, я спросил бы у прачек, видели ли они месяц назад, спустя три дня после грозы, как в пять часов вечера налетела тьма слепых птиц. Спросил бы, слышали ли они, как кричали эти птицы, прилетевшие с севера. А впрочем, к чему. Они ничего не знают, ничего не видели, ничего не слышали.
Я уже не слушаю оркестр. Через семнадцать минут в эту дверь войдет Он. Тогда я уже не смогу больше писать тайком.
Обтянутый кожей череп пристально смотрит на меня. Передразнивает гримасы, которые вызывают у меня удушье. Я впиваюсь ногтями в адамово яблоко, сжимаю трахею, которая всасывает пустоту. Призрак с лицом мумии делает то же самое. Кашляет. Его грубый смех отзывается в моей черепной коробке. Он будет и дальше наблюдать за мной, даже если я сумею не смотреть на него. Игнорировать его. Я пожимаю плечами. Он тоже пожимает плечами. Я закрываю глаза. И он закрывает глаза. Я представляю себе, что его здесь больше нет. Нет, он не исчез. Он смотрит на меня. Швырнуть в него чернильницу, чтобы он пропал. Я хватаю чернильницу. Он тоже хватает чернильницу. Если я опережу его, получится еще хуже. Похожий на скелет старик по-прежнему будет торчать перед глазами, умножившись и приплясывая в каждом обломке луны — круглого зеркала, затуманенного испариной. Он поворачивается к окну. Я теряю его из виду. Краешком глаза вижу, что он меня видит. В человеке потаенно живут чудовища. Химерические животные. Существа не от мира сего. Иногда они выходят наружу и немного отдаляются от нас, чтобы лучше следить за нами. Чтобы лучше завораживать нас.
Что ты видишь в зеркале? Ничего особенного, Ваше Превосходительство. Посмотри как следует. Хорошо, сеньор, если вам угодно знать, что я вижу, то я вижу то же, что всегда. Слева портрет сеньора Наполеона. Справа портрет вашего кума Франклина. Что еще? Стол, заваленный бумагами. Что еще? Оббитый угол аэролита, на котором стоит подсвечник. А моего лица не видишь? Нет, сеньор, вижу только черепок. Какой черепок? Я хочу сказать, череп, который вы, Вашество, всегда держите на столе, на красной фланелевой салфетке. Обернись. Посмотри на меня. Подними голову, подними твои гнусные глаза. Неужели ты никогда не научишься смотреть человеку в лицо? Каким ты меня видишь? Я всегда вижу Вашество в парадной форме — голубом сюртуке и белых кашемировых панталонах. Хотя сейчас, когда вы вернулись с прогулки, на вас коричневые брюки для верховой езды, слегка влажные на шенкелях от лошадиного пота. Треуголка. Лаковые ботинки с золотыми пряжками... Никогда я не носил золотых пряжек и вообще ничего золотого. Прошу прощения, Ваше Превосходительство, но все вас видели и описывали в таком виде. Так вас нарисовал, например, дон Хуан Робертсон
