Собственно говоря, я мог бы похерить весь этот романчик. Во всяком случае, я его пересмотрю и исправлю. Но что достоверно, так это то, что андалузская Деянира исчезла, как будто ее ветром сдуло. Женщина-легкое дуновение, женщина-смутное пятно быстро вышла и медленно превратилась опять в стройную, как тростинка, Андалузку, которую провожал взглядом негр Пилар. Мой пронырливый камердинер тоже следил за ней, подглядывая в другую щель. Бледный, как мертвец, если можно заметить у негра смертельную бледность, смущенный, как никто, он, завидев меня, улетучился, проскользнув в кухню. Через минуту он возвратился с мате. Вода кипела уже часа два — я сразу понял это, как только потянул из бомбильи[57]. Ты видел, как из кабинета вышла женщина? Нет, Хозяин. Я никого не видел. Я все время был в кухне — готовил мате и ждал ваших приказаний. Поди спроси у охраны. Через минуту он уже возвращается. Эта чума ухитряется поспевать всюду разом — одна нога здесь, другая там. Сеньор, никто из охранников и часовых не видел никакой женщины, которая входила бы в Дом Правительства или выходила бы оттуда, пока Ваша Милость работали.
В черновике романчика, где я пытаюсь нарисовать то, что произошло, дальше говорится: я поискал в карманах пуговицу, но нашел только серебряную монетку в полреала. Прошел в кабинет. На столе меня ждала записка от женщины. На листке бумаги было написано крупными, четкими буквами: ПРИВЕТ ОТ СЕВЕРНОЙ ЗВЕЗДЫ! Я хватаю подзорную трубу и бросаюсь к окну. Осматриваю каждый закоулок порта. На ртутной глади бухты нет и следа зеленого бота. У Парагвайского Ковчега, который начали строить двадцать с лишним лет назад, но до сих пор не достроили, гниют на солнце шаланды и другие суда, и только их отражения дрожат на воде. И записка тоже исчезла со стола. Может быть, я в бешенстве скомкал ее и бросил в корзину? Может быть, может быть. Почем я знаю. Я нахожу на обычном месте, между досье и созвездьями, цветок ископаемого амаранта; значит, можно и дальше писать что придет в голову, например: цветок — символ бессмертия. Подобно брошенным наудачу камням, идиотские фразы назад не возвращаются. Они появляются из бездны немотства и не успокаиваются до тех пор, пока не сталкивают нас в нее, оставаясь хозяевами трупной действительности. Я знаю эти фразы-голыши: нет ничего более реального, чем ничто; или: память — желудок души; или: я презираю пыль, из которой состою и которая с вами говорит. Они кажутся безобидными. Но коль скоро они начинают скатываться по склону письменности, они могут заразить весь язык. Обречь его на полную немоту. Вырвать языки у говорящих. Сделать их снова четвероногими. Довести до крайнего предела деградации, откуда уже нельзя вернуться. Превратить в валуны, по форме напоминающие людей. Рассеянные среди обычных камней. Иероглифические сами по себе. В такие же камни, как в Тевего!
