. Ты попала в мертвую зыбь и не можешь выбраться из этого внепространственного пространства. Контрастируя с блеском Магеллановых Nubeculae, темнеют круги у тебя под глазами. Глаза горят, но копоть из угольных мешков* глазниц запорашивает твое лицо и делает его безликим. Минутами почти невидимым. Уф! Нет. Я знаю, что пишу не то, что хочу. Попробуем по-другому. Ты спряталась в темную пещеру, в самые недра земли. Ты безмолвно клокочешь, как лава, в моем кратере тишины. Все трогаешь, обнюхиваешь, рассматриваешь. Любовно поглаживаешь трубу теодолита. Осторожно! Не заблуждайся, Деянира-Андалузка: Геракл в своем одеянии уже бросился в огонь. Не наводи теодолит на мою ширинку. С помощью этого аппарата я перестроил город, который твои предки за три века превратили в авгиевы конюшни. Я привел в порядок страну, очистил ее от заразы, одним ударом отрубив семь голов Лернейской гидры, которые здесь уже не выросли, удвоившись. Двойственность свойственна лишь Верховному. Но ты не понимаешь, что значит быть двумя в одном мире. Ты подходишь к телескопу. Снимаешь чехол с объектива. Смотришь в окуляр. Видишь перевернутый Южный Крест; и одновременно метеорит, отражающийся в стекле с обратной стороны. Стрелка компаса указывает на северный магнитный полюс камня. Ты поднимаешь трубу телескопа вверх до отказа. Если бы твои угольные мешки не затемняли неба, ты, может быть, смогла бы различить совершенно беззвездное пространство между Скорпионом и Офиухом, настоящую дыру, словно нарочно проделанную для того, чтобы наш взгляд мог проникать в самые отдаленные уголки вселенной. Со стола доносится единое биение пульса семерых часов, которые я синхронизирую, подводя каждые раз по семьдесят в день. Ты не можешь перейти через эту пульсирующую границу, как бы ты ни старалась выбиться из этого пространства вне пространства, которое вмещает тебя вместе с другими жалкими существами, самка-феникс, возрождающаяся не из пепла, а из речного тумана. Memento homo. Nepento mulier
[56]. Ты заждалась. Бесполезно трогать железный прут в центре солнечных часов: на часах Ахаза тень возвращается назад. Ты сжимаешь руль, облокотясь на бушприт, и ведешь свой корабль к столу, против ветра, дующего из-за двери, за которой я стою, наблюдая за тобой. От твоего дыхания колышутся вымпелы твоих грудей и поднимаются волны на глади бумаг. Ты берешь письмо от Сарратеа. Бросаешь его в корзину. Встряхиваешь головой, чтобы отогнать не идущие к делу мысли. Ты приплыла с приказом убить меня, а вместо этого ты меня развлекаешь: поденщик справедливости, я пишу — описываю то, что не может произойти. Поторопись! А, ладно, ладно. Ты наконец решилась довести до конца дело, у которого не будет начала. Ты небрежно царапаешь несколько слов на бумаге. Ах, вот как! Ты сперва пишешь, а потом действуешь. Сперва собираешь пепел, а потом зажигаешь огонь; что ж, у каждого свои повадки. Ты выпрямляешься. Поворачиваешься лицом к двери. Засовываешь руку за пазуху. С такой силой, что отрывается пуговица, словно срывается ругательство. Она катится за порог и останавливается у моего ботинка. Я подбираю ее. Она теплая. Я кладу ее в карман... (Оборвано.) Ты что-то достаешь из-за пазухи. Стреляешь. Пуля рикошетом попадает в карту звездного неба между Алтарем и Павлином. Воздух в кабинете сгущается. Распространяется отвратительный едкий запах, как от мускусной крысы. Зловонный запах самки, который ни с чем невозможно смешать. Запах течки. Запах чувственности, вожделения, сладострастия, похоти, бесстыдства, сластолюбия, распутства, блуда. Он заполняет все помещение. Проникает в каждую щель. Чуть ли не сдвигает, как прибой камни, самые тяжелые предметы. Мебель, оружие. Кажется, будто даже метеорит качается от этой ужасающей вони. Должно быть, она затопляет весь город. Тошнота парализует меня. Лишь величайшим усилием воли я удерживаюсь от рвоты. Дело не только в том, что пахнет самкой, что я вдруг вспомнил этот запах. Я его вижу. Как призрак, который свирепо набрасывается на нас среди белого дня. Это призрак тех давних, забытых дней ранней молодости, когда я прожигал жизнь в борделях Нижнего Города. Вот он, этот запах. Самка- Самсон обхватила столбы моего прочного храма. Она обвивает тысячами рук устои моей крепости-скита. Хочет разрушить ее. Она смотрит на меня, как слепая, чует меня, не видя. Хочет повергнуть меня в прах. Входит Султан. Приближается к Андалузке. Принимается обнюхивать ее, начиная с пяток. Подколенки, ляжки, ягодицы. Старый пес-санкюлот тоже не может устоять. В его гноящихся глазах загорается былой огонь желания, сокрушительного Желания. Султан повизгивает, готовый капитулировать. Но вдруг он отнимает морду от нежных округлостей. На губах у него выступает пена. Он обрушивается на Андалузку с грязной бранью. Подлая сука! Хоть бы ты сдохла от тоски по самцу! Пусть у тебя не будет иного крова над головой, кроме небосвода. Пусть у тебя не будет иного ложа, кроме палубы твоего корабля. Пусть тебя на каждом шагу подстерегают опасности, хоть ты со своею бандой уже не привозишь нам контрабанду. Пусть голова твоего умершего мужа прижимается к твоим ляжкам взамен пояса целомудрия, смиряя бешенство матки. Прочь отсюда! Убирайся, шлюха! Э, э, э! Что это такое, Султан? Что это за грубый язык, пес-карбонарий? Ты не должен так обходиться с дамами! Да что от тебя можно ожидать, старый злыдень и женоненавистник! Султан опускает голову и удаляется, бормоча себе под нос ругательства, которые невозможно воспроизвести. Да и не стоит перегружать эти записки непристойностями. В такого рода излишествах я тоже повторяюсь. Пожалуй, не совсем непреднамеренно. Впрочем, я преувеличиваю значение таких мелочей. Ведь слова грязны по природе своей. Грязь, похабство, непристойности на уме у грамотеев-срамотеев, а не у простых людей, которые говорят, а не пишут. Я применяю в этих записках стратегию повторения. Я уже понял: как раз то, что многословно повторяется, само собою уничтожается. И потом, какого черта! Я пишу, что мне вздумается, поскольку пишу только для себя. К чему же тогда вся эта игра отражений в зеркалах, к чему все эти иероглифические писания, расфранченные и напыженные. Литературные антифоны и антиантифоны. Сцепление метафор и метафраз. Клянусь дерьмом собачьим, Султан правильно сделал, что выгнал эту шлюху Андалузку.
