В эти холода мы встречались с Леной часто. Дмитрий Ильич подолгу отсутствовал, мотаясь по издательским делам по всему городу и даже в соседние города. Я оставался в прорабской один, читал, ремонтировал настольные лампы или ладил какую-нибудь доску объявлений для пущей материализации гнева и милости Александра Николаевича Бешуева.
Лена всегда заходила неожиданно. С наступлением зимы наш коридор превратился в курилку, там постоянно толклись и разговаривали люди, и я не слышал её приближающихся шагов. Открывалась дверь, ступала Лена через порог. Всё тот же соевый шоколад куртки, только теперь – на свитере из пепельной ангорки; чёрные шерстяные гамаши вместо джинсов, зимние ботинки с высокими голенищами и каракулевая чёрная папаха на ангельских волосах. Сумочка всё та же.
– Здравствуй, Борь! – И, сбрасывая ремень сумочки с плеча, на полтона ниже, как умела спрашивать только она, Лена Молчанова, доверчиво и с ударением на первом слове: – Как твои дела?
На секунду рука её приветственно касалась тремя пальцами моего плеча или скользила полуматеринским-полуженским движением по затылку, бросая в блаженную слабость.
– Я позвоню по телефону, ладно? – Лена присаживалась к столу Дмитрия Ильича. Стандартная, несколько перегруженная фраза: по чему ещё можно звонить? Некий фирменный знак, клеймо узнавания. Долгожданный пароль… Рекламным агентам никак нельзя без телефона.
А я оправлялся через минуту от её невольного и нежного натиска и уже обрушивался на гостью, мешая её работе, со всеми теми серьёзностями, вольностями и скабрезностями, о которых говорил раньше.
Если Дмитрий Ильич находился в прорабской и у него сидели люди, Лена здоровалась кивком головы и, не заходя в комнату, приглашала меня выйти особенным движением пальцев левой руки – как на гитарном грифе. Я изображал на лице приличествующие занятому мужчине недовольство и озабоченность и выходил в коридор, внутренне вздрагивая от радости. Лена сама придерживала за мной дверь, чтобы не хлопнула.
– Здравствуй, Борь! А кто это, а кто это сидит у Дмитрия Ильича?
По мере своей осведомлённости я удовлетворял её любопытство.
И снова:
– Ой, Борь, мне столько надо тебе рассказать! Представляешь, что учудила моя Марья… – и она передавала мне, что сотворила её ненаглядная, или очередной промах супруга, или пятистепенной важности фирменную новость, или срочно пересказывала содержание вчерашнего фильма, которого я не видел по причине занятий. Так мы болтали минут двадцать-тридцать прямо в коридоре, как мне тогда казалось – от всех отъединённые и довольные свиданием. Не знаю… Во всяком случае, мне было хорошо.
