Утренниковый иней в волосах. Просветлённость выпуклого лба, шеи и щёк. Стать и высокий рост. Добротные, ставшие частью естества, такие редкие сейчас манеры! Никогда Леночка не повышала голоса, не говорила через порог, не оставляла за собой распахнутой двери и не пила из бутылки молока, которое я покупал ей иногда, если она появлялась у нас во время обеда. Она требовала чашку, если же её не случалось под рукой, уходила искать у соседей – компьютерщиков. Возвращалась всегда с мокрыми, на весу руками: отмывала фаянс под краном. В сумочке её всегда лежала начатая пачка салфеток: для рук, для общепитовских ложек. И этот инстинкт чистоты у Лены или брезгливость – как угодно – был мне особенно приятен среди вечного электрического света, хаоса и захламления нашей прорабской, окаменевших в сухую глину хлебных крошек и тусклого блеска инструментов на столе. Среди слабо настоянных запахов технического масла, красок, сохнущей бумаги – и забивающего всё ядовитого аромата «Monte Carlo» Ильича. Среди грязных кефирных бутылок и яичной скорлупы за решётчатой пластмассой урны. Среди нескончаемой тараканьей беготни.
Иногда Леночка подолгу сидела у нас, но ни разу не укорила Ильича и меня беспорядком. И это мне тоже нравилось. Я давно уже питал отвращение ко всем прорабским мира. Но ещё больше я не любил наступательной – и потому высокомерной – добродетели. Стремление оставаться самим собой в любом окружении, не навязывая при этом никому собственной правильности, – вот одна из главных черт настоящей личности. Моя героиня в совершенстве владела умением не выходить за границы круга радиусом в свой шаг, всегда оставаться Молчановой Еленой Леонидовной, со всеми своими достоинствами и недостатками.
А недостатки у неё были. И самым слабым своим местом Леночка считала патологическую нерешительность и склонность к изнурительным колебаниям. Так и не смогла Лена определиться в юности, что же ей всё-таки подходит больше: сфера культуры или медицина, – и оттого не исполнила своей мечты: не получила полноценного, высшего образования (как знакома мне её печаль!). Вот уже третий год она не может решительно, если нужно – грубо сказать мужу: «Уходи. Убирайся!» – и он продолжает жить с ней в одной квартире, со смешным достоинством нести свою горстку медяков в совместный бюджет, продолжает изредка всхрапывать ночью, требовать внимания при хронических простудах зимой, жалобно связывать её с прошлым. Он продолжает обессиливать её и мешает начать новую, полностью самостоятельную жизнь.
