Треск, брызги, льдина закружилась. Кеша прыгнул на другую, на третью и, ухнув по пояс в воду, выскочил на берег.
Плот разметало отдельными бревнами.
Кеша осмотрелся — места знакомые, не более двадцати километров осталось до цели.
— Дойду! Гори все огнем, а дойду!
Отжал промокшие меховые унты и чулки, посидел на льдине, погрелся на солнышке и — вперед!
Шел напролом. Стиснув зубы, обливаясь потом, пробивался через снежные надувы. Иногда попадался участок твердого наста — там отдыхали ноги. Иногда выручал оттаявший галечник или просто лежавшая вдоль пути древесная колода. Но кончались они, и опять расстилалась снежная топь.
Кеша проваливался, барахтался, падал, лежал на снегу, снова вскакивал и пробивал себе дорогу.
К вечеру из-под пихты взлетел глухарь и плюхнулся где-то рядом. Тогда Кеша почувствовал голод. Тяжелый дурманящий голод. У Кеши кружилась голова.
С тех пор, как унесло илимку, он ничего не ел, а горсточка сухарей, захваченных на дорогу, погибла на плоту. Но при всех передрягах Кеша не бросил ружья — исполнил закон таежного человека.
— Упаду, — сказал себе Кеша, в глазах его завертелись радужные круги, в ушах звенело, в висках стучало.
— Немножечко бы мяса и я дойду. А итти голодом дальше — могу упасть...
Знал, что если придется упасть, то, пожалуй, надолго.
Кеша порылся в патронной сумке, поморщился: патроны были картонные, вымокли, разбухли, в ружье не лезли. Отыскался единственный медный — с медвежьей пулей.
— Ну, теперь не зевай...
Эх, зачем так хрустит проклятый снег? Зачем эта ветка попала под ногу?
Сторожкий глухарь — услышит! Чуткий лесной петух...
На удачу попался ложок, выстланный камнем. Оленьи унты здесь ступали тише. Но глухарь услыхал. Оборвалось у Кеши дыхание, когда захлопали крылья...
В сумерках, как слепой, налетел глухарь на осинку и уселся на погнувшуюся ветку.
Глухарь качался, и мушка прыгала по черной цели, а палец сторожко ждал, нажимая спуск.
Б-бах! Искры впились в темноту...
Не выдал глаз! Кеша бросился к убитой птице.
Под шапкой, в мешочке из ровдуги, сохранились спички. Пыхнул огонь, хвоя затрещала. Жизнь и тепло хлынули от костра.
Ножом с костяной мамонтовой ручкой Кеша резал полузажаренную дичину.
Этот нож был заветный. Кеша бережно вез его владельцу, старому другу, забывшему нож на фактории.
После ужина, когда вновь пришли силы, Кеша вскочил и отправился дальше.
Близился конец пути. Кеша теперь знал, что дойдет. Знал, что вызовет помощь.
Пусть теперь хоть пурга срывается с цепи — не засыпать ей снегом спасенных людей, не уморить их голодом.
