Не ревнуй в том, что не данно от Бога.
Без Бога (знаешь) ниже до порога.
Аще не рожден, не суйся в науку.
Ах, премного сих вечно пали в муку.
Не многих мати породила к школе.
Хочь ли быть счастлив? – будь сыт в своей доле.
Эта перелицованная Эзопова басня имела для некоторых воспитанников коллегиума неожиданные последствия, поскольку, прочитав ее, епископ Иоасаф Миткевич тут же решил «освободить от училищного ига», проще говоря, отправить назад к родителям, сразу сорок учеников – таких, которым учиться «не дано от Бога».
Даже в отношениях со своими самыми близкими друзьями Сковорода отличался бескомпромиссностью. Недаром Иван Вернет (Жан Берне), тот самый «швейцарец-украинец», который служил в свое время личным чтецом у прославленного полководца Суворова, а потом оказался на Слобожанщине в роли гувернера, учителя и писателя и на собственном опыте знал крутой нрав Сковороды (однажды философ, пребывая в дурном настроении, обозвал его «мужчиной с бабскими мозгами и дамским секретарем»), говорил: «Он был вспыльчивым и пристрастным, легко поддавался первому впечатлению, переходил от одной крайности к другой; он любил и не любил без надлежащих на то оснований, а высказанная им истина, не прикрытая приятной завесой скромности, снисходительности и приязни, оскорбляла того, кого она была призвана исправлять… Я не знаю, как он сумел вызывать у своих учеников такое уважение к себе!» Но на самом деле все было не так. Сам Сковорода в одном из писем пояснил это предельно просто. «Иногда может показаться, – писал он, – что я гневаюсь на самых дорогих мне людей: ах, это не гнев, а моя чрезмерная горячность, вызываемая любовью, и прозорливость, потому что я более вас вижу, чего нужно избегать и к чему стремиться». И его ученики отвечали на любовь любовью.
Итак, первый учебный год подошел к концу. Начались каникулы, и Сковорода отправился в Белгород, к своему давнему приятелю Гервасию Якубовичу, который был настоятелем тамошнего Николаевского монастыря и консисторским судьей. Тем временем епископ Иоасаф Миткевич, подразумевая и дальнейшую работу Сковороды в Харьковском коллегиуме, и возможность его духовной карьеры, попросил Якубовича предложить философу постричься в монахи. Отец Гервасий так и сделал. Он стал говорить о том, какие огромные преимущества обещает этот шаг: честь, слава, достаток, почет, – одним словом, все то, что люди называют «счастливой жизнью». У него и в мыслях не было, насколько чуждым все это было для Сковороды. Тот молча выслушал, а потом сказал: «Разве вы хотите, чтоб и я умножил число фарисеев? Ешьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагает монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, воздержанности, в лишении всего ненужного, дабы приобресть всенужнейшее, в отвержении всех прихотей, дабы сохранить себя самого в целости, в обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнить заповедь любви к ближнему, в искании славы Божией, а не славы человеческой». Но отец Гервасий не отступал. «Нет, – сказал он, – когда я предлагаю тебе постриг, то в мыслях у меня только одно – ты можешь принести немалую пользу Церкви. Я предлагаю тебе это как старый друг да еще и с благословения архиерея, который благоволит к тебе». – «Благодарствую за милость, за дружбу, за похвалу, – коротко ответил Сковорода, – я не заслуживаю ничего сего за непослушание мое к вам при сем случае». Гервасий едва сдерживал свое раздражение. «Ничего-ничего, – подумал он, – все равно согласишься, ибо ты, друг мой, голый и босый, в чужом краю, где у тебя, кроме меня, нет никого, а жить ведь как-то надо…» Сковорода заметил раздражение отца Гервасия – было ясно, что друзья не понимали друг друга. И философ решил разрубить этот гордиев узел. Через два дня он пришел к Якубовичу попрощаться: «Прошу вашего высокопреподобия на путь мне благословения». Отец Гервасий, стараясь не смотреть на Сковороду, благословил. Итак – снова странствия…
