– Ну, счастливого пути!.. С Богом…
– Счастливо оставаться!.. Мотрите, не забудьте прислать нам с оказией московских калачей… Га-га-га-га…
Степан, еще раз низко поклонившись астраханцам, вошел на «Сокола», и среди общих криков и приветствия казацкие челны – их было более 200, – сверкая веслами, вытянулись по реке. На том берегу черной лентой запылила конница, в которой было до 2000 всадников… И не отошли струги от города и версты, как все гребцы сбросили одежду и все же, и голые, точно бронзовые от загара тела их были мокры от пота. И уже около десяти утра они пригребли к правому берегу и стали станом, выкупались, поели, и старшины решили днем спать, а плыть ночью, по холодку. И наглотавшаяся в вызженной степи пыли конница была рада такому решению. Но и не спалось: так было жарко. И казаки от скуки пробовали ловить рыбу, давили вшей, вяло чесали языки, зевали и томились…
И когда, наконец, над степью запылала заря и от почерневших бугров правого берега пали на широкую гладь светлой реки прохладные, длинные тени, снова стаей птиц перелетных покрыли реку казачьи струги, и снова конница ушла в степь. И потухла заря, и вызвездило, и алмазным серпиком стал над рекою месяц, и пенилась взбудораженная Волга под сильными и дружными ударами казацких весел. Пробовали петь, но не вышло: эта первая ночь на походе в неизвестное вызывала души на тишину, на сосредоточенность и задумчивость, и тихи были все, от атамана, который лежал на персидском ковре на корме своего «Сокола», до Трошки Балалы, которого никто не хотел теперь слушать.
Чрез три дня сделали передышку, и попили винца в Черном Яру, и ударили на Царицын.
– Матушки мои, кормилицы, глядите-ка, какая их сила идет!.. – в восторженном ужасе повторяли с сияющими лицами царицынцы, выбегая на берег. – И не сосчитаешь, право слово… А берегом-то, глядите-ка, конные идут… Вот так Степан Тимофеич!.. Это можно чести приписать…
В воеводских хоромах шла тем временем жаркая ссора.
– Да я ж тебе говорю, что дальше Самары я не пойду с ими… – в сотый раз нетерпеливо повторял Ивашка Черноярец своей милой, которая с гневными слезинками на глазах решительно стояла перед ним. – Схожу с ребятами в Усолье посчитаться с кем надо, и назад… Сердце не позволяет мне так оставить это дело… Ну?
– Знаем мы эти ваши Усолья-то!.. – дрожащим голосом повторяла Пелагея Мироновна. – Ты городовой атаман и сиди на своем атаманстве, а таскаться тебе с ними нечего… Усолье – придумает тожа!.. А ежели я надоела тебе, так прямо и скажи, а не придумывай своих Усольев…
