Гончаров вводит читателя в атмосферу этой борьбы с самого начала, сразу же намечая противоречия пассивной, хотя по-своему и воинственной позиции героя. «Ах, боже мой! Трогает жизнь, везде достает», — тоскует герой, уже выведенный из дремоты двумя неприятностями: письмом старосты, в которое ужасно не хочется вчитаться, которое отложено, чтобы неприятность хоть чуть-чуть отодвинуть, отсрочить, и требованием хозяина съезжать с квартиры. А тут в полутемную, закупоренную комнату врываются струи вешнего воздуха, слишком холодного для ее обитателя, привыкшего к духоте, чье «тело… казалось слишком изнеженным для мужчины»: по очереди к Обломову залетают гости из внешнего мира. Это люди очень подвижные, по-своему энергичные; каждый из них мимоходом пытается стащить Обломова с постели, вовлечь в свой «активный» стиль жизни. Они спешат и жить и развлекаться, у них много дел, и все вроде бы разные. Утренние визиты герою, которыми начинается роман, — целая галерея типов, характерных масок; некоторые из них потом больше и не появятся в романе. Здесь и пустой щеголь, и чиновник-карьерист, и обличительный писатель. Маски разные, а суть одна: пустопорожняя суета, обманчивая деятельность.
Страницы, описывающие утренние визиты к Обломову, не сразу и не всеми были поняты и оценены в своем важном идейном значении. Гончаров уже был известен, как искусный описатель, сотворитель характеристик во «Фрегате «Паллада»; мастерство его даже бегло очерченных портретов уже не удивляло. Поэтому силуэтные зарисовки визитеров могли представиться опытом еще одной демонстрации не оскудевающих возможностей художника-портретиста, зоркого «натуралиста» или «жанриста».
Демонстрация подчас казалась самодовлеющей, не очень связанной с основным содержанием романа. Даже у профессиональных литераторов возникало недоумение. «С какою целью почтенный автор привел эти три или четыре разнородные лица?» — задавался, например, вопрос в редакционной статье журнала «Русское слово»[13] — того самого, кстати, журнала, где ведущим критиком и фактическим идейным руководителем стал позже Писарев, один из самых первых и благожелательных истолкователей «Обломова». Между тем именно благодаря «выведению» таких «разнородных лиц» становится полнокровнее и выразительнее мысль о призрачной интенсивности существования «деловых» людей, наполненности их жизни.
Чтобы закрепить это ощущение у читателя, Гончаров идет даже на некоторую искусственность построения, которая напоминает приемы старого театра или иных назидательных произведений литературы Просвещения: визиты не «пересекаются», не мешают один другому, между ними каждый раз остается некоторый интервал, достаточный, однако, для того, чтобы хозяин смог подвести итог очередной встрече и вынести свою оценку.
