Крокетт пожал плечами; даже это простое движение выдавало смертельную усталость.
— Откуда мне знать, может, я тоже уволюсь.
— Вы… боитесь здесь оставаться?
— Нет. Здесь нечего бояться.
— Даже призраков?
— Призраков? Пожалуй, несколько штук оживили бы обстановку.
— До прихода сюда у вас были честолюбивые намерения. Вы собирались жениться, добивались повышения.
— Да-а.
— И что случилось? Это перестало вас интересовать?
— Можно сказать и так, — согласился Крокетт. — Я не вижу смысла… ни в чем.
— А ведь вы здоровы, об этом говорят тесты, которые вы прошли. Здесь, в этом месте, царит черная, глубокая депрессия, я сам ее ощущаю. — Форд замолчал. Тупая усталость, таившаяся в уголках его мозга, медленно выбиралась наружу, словно ленивый язык ледника. Он осмотрелся. Станция была светлой, чистой и спокойной, и все же этого не чувствовалось.
Они вернулись к теме разговора.
— Я смотрел интеграторы, они во всех отношениях очень интересны.
Крокетт не ответил, отсутствующе глядя на чашку с кофе.
— Во всех отношениях, — повторил Форд. — Кстати, вы знаете, что случилось с Бронсоном?
— Конечно. Ом спятил и покончил с собой.
— Здесь.
— Точно. Ну и что?
— Остался его дух, — сказал Форд.
Крокетт уставился на него, потом откинулся на спинку стула, не зная, смеяться ему или просто равнодушно удивиться. Наконец он решился на смех, прозвучавший не очень весело.
— Значит, не у одного Бронсона не все дома, — заметил он.
Форд широко улыбнулся.
— Спустимся вниз, посмотрим интеграторы.
Крокетт с едва заметной неприязнью заглянул в глаза психологу и нервно забарабанил пальцами по столу.
— Вниз? Зачем?
— Вы имеете что-то против?
— Черт возьми, нет, — ответил Крокетт. — Только…
— Воздействие там сильнее, — подсказал Форд. — Депрессия усиливается, когда вы оказываетесь рядом с интеграторами. Верно?
— Да, — буркнул Крокетт. — И что с того?
— Все неприятности идут от них. Это очевидно.
— Они действуют безукоризненно — мы вводим вопросы и получаем правильные ответы.
— Я говорю не об интеллекте, — возразил Форд, — а о чувствах.
Крокетт сухо рассмеялся.
— У этих чертовых машин нет никаких чувств.
— Собственных нет, поскольку они не могут творить. Их возможности не выходят за рамки программы. Но послушайте, Крокетт, вы работаете со сверхсложной мыслящей машиной, с радиоатомным мозгом, который ДОЛЖЕН быть чутким и восприимчивым. Это обязательное условие. И вы можете создавать тридцатиэлементный комплекс потому, что находитесь в точке равновесия магнитных линий.
