– Да, – наконец признала Хлоя, понимая всю неуместность благопристойной лжи в этот день.
– Я мог бы совратить вас еще тогда, если бы проявил настойчивость, но я этого не сделал.
– О да, лорд Фарензе, вы очень благородны, – сказала Хлоя полунасмешливо, полусерьезно, как будто его холодное, но справедливое замечание ничуть не задело ее.
– Люк, – снова поправил он, словно решил, что она должна произнести имя, которым Хлоя никогда не смогла бы называть его. Это показалось ей жестоким, и она бросила на него сердитый взгляд.
– Я не стал совращать вас, потому что вы были так молоды и беззащитны, и это унизило бы нас обоих. У вас нет права упрекать меня, мы оба знаем, что я погубил бы девственницу, если бы оказался менее щепетилен. Кроме того, мне самому тоже надо было растить дочь, и я хотел, чтобы она уважала своего отца, когда станет достаточно взрослой, чтобы узнать, что говорят о нем люди. Когда настал бы такой день, я не смог бы смотреть ей в глаза, будь вы моей любовницей, – настойчиво продолжал он, как будто ему было важно, чтобы Хлоя поняла, что у него есть своя версия ее упорного сопротивления.
Разве вы не знаете, что полмира уже считает меня бессердечным чудовищем, чья холодность довела его маленькую беззащитную жену до того, что она погубила себя, путаясь с каждым франтом и распутником в городе? – продолжил Люк, как будто хотел наконец открыться кому-нибудь. Вот только почему это должна была быть Хлоя, по-прежнему связанная по рукам и ногам тем решением, которое приняла холодной и звездной январской ночью много лет назад?
Это было до того, как я заставил ее уехать с полудюжиной любовников на континент в попытке укрыться от моего ужасающего равнодушия к ним и к ее отъезду, – закончил он, как будто эта насмешка над самим собой могла защитить тогдашнего молодого Люка Уинтерли от унижения, которому подвергла его жена. – Что бы сказали в обществе о негодяе, который совратил экономку своей тетушки, старавшуюся в одиночку растить ребенка?
– Я очень сомневаюсь, что вас хотя бы минуту заботило мнение этих глупцов, – отозвалась Хлоя. А что еще она могла сказать о тех, кто не видел, что его жена, должно быть, совсем лишилась рассудка, отказавшись от такого мужа, как Люк Уинтерли?
– Я стараюсь не обращать на них внимания, но мне нельзя забывать о дочери.
– Покажите мне их, и я им все объясню.
– Я бы не решился, – сказал Люк, скорее восхищаясь ее неукротимым духом, чем осуждая ее за это проявление своеволия, недопустимое для женщины, как всегда делали ее тетки.
