Отбывая к южным берегам, закрывая экзаменационные передряги, К. напоследок расхрабрился и отважился на телефонный звонок. Дворецкий Мередитов призвал к ответу мистера Ренегата, и из прижатого к жаждущему уху колпачка раздался родной голос, уставший и недовольный:
– Клайв? Алло!
– Алло! Почему ты не отвечал? Я писал тебе зимой, и в мае, и…
– Клайв, – зароптали на том конце провода. – У меня много планов на это лето. Я еду в предместье, а потом…
– Кретин, я послал открытку на день рождения! И на станции… Мог бы ради приличия ответить!
– Приличия? – Любой предлог для ссоры был М. на руку для логического завершения, жирной чернильной точки. – Ты мне говоришь о приличии? Столько рассуждал я о твоем несносном поведении, консультировался с викарием об этих вольнодумных увлечениях, ради которых ты, ей-богу, рискнешь блестящим будущим, карьерой и…
Клайв повесил трубку.
Следующим утром в солнечных ложах университетского дворика Эрншо снял с мизинца серебряный перстень, подарок Перси на восемнадцатилетие, и выбросил кольцо в урну, полную окурков и канцелярского мусора. Отшумел очередной майский семестр, король-дуб в венке из зеленых листьев взошел на трон бессонной ночью летнего солнцестояния, и круги на полях, булыжники друидов, прекрасные ядовитые растения не удостаивали своей магией двух хилых сморчков из колледжа, неуместно черненных мантиями, придушенных галстуками, мрачнее тучи.
– Колечко-то в чем виновато?
Очередной козерожий приятель, Барроу, тот самый, который на первом курсе жалел, что наследие античных авторов не сгорело тысячелетия назад. Тот самый, кто мог проспать утреннюю молитву и не испытывать ни малейших угрызений совести. Он ластился так услужливо, щедрым угощеньем Клайву намазывал кусок хлеба соленым маслом в студенческой комнатке. Соседям зачастую не нужно было слов, они улавливали настроения друг друга в мимике. В переломный год Барроу, сидя на восьмом ряду в синема, в темноте кинозала попросил об одолжении: никогда не писать о нем. Больше он не просил ничего.
– Пошел он к черту, этот Мередит!
– Пошел он! – согласился Барроу, давно мечтавший о ссоре полуродственных неразлучников. – Ты не можешь перевести все это в иную плоскость?
– В текстовую? Ославить его на весь мир?
– Возможно. Но никогда не пиши по горячим следам, перельешь Офелию через край. Ничего смешного, декан так говорит!
– Перси первым поддержал меня в треклятых творческих начинаниях, а потом слинял… Оставил одного. Я купил ему цепочку для часов и ждал на станции, шастал туда-сюда, как идиот, пока смотритель не прогнал. «Не пришла?» Так он спросил меня, тот смотритель, в своей фуражке. Решил, будто я напрасно прождал возлюбленную… и еще плетись лысыми полями обратно… Зимой! А я ждал. Все поезда!
