— Кажется, не все явились на собрание,- — как можно равнодушнее сказал Яшка, наклонившись к Чижику и стараясь, чтобы соседи не услышали.
— Кого ты имеешь в виду? — спросил Чижик.
— Да вот Грачёва, например — К ней приехал брат. И потом, у неё мать заболела. Простудилась, — ответил Чижик.
— А-а…
На следующий день Яшка всё утро просидел в дерматиновом кресле. Касаткину он сказал, будто ждёт экспедитора; тот, дескать, распорядился, чтобы Яшка не отлучался из гаража ни на шаг.
Машины одна за другой выходили на линию, и только Надина «Победа» стояла на месте. На работу Надя так и не вышла.
Не появилась она и в субботу. Лишь после выходного, когда Яшка вместе с Чижиком пришёл в райком комсомола за путёвкой, он столкнулся с Надей в приёмной первого секретаря.
То ли потому, что Надя все эти дни, не смыкая глаз, провела у постели больной матери, то ли оттого, что она была чем-то взволнована, но Яшке, когда он увидел её, показалось, что она побледнела и осунулась. И глаза у неё были беспокойными, тревожными.
— Наконец-то! — сказал он. — Здравствуй, Надюша.
Она остановилась.
— Понимаешь, я должен тебе сказать
Она холодно произнесла:
— Я слушаю. Говори — Видишь ли, у нас было собрание В общем, восемь человек решили поехать на целину — Он поперхнулся. — А ты чего пришла в райком?
— Тебя это интересует? За путёвкой — Ты? Ведь у тебя на руках сестрёнка и мать.
— Пусть тебя это не волнует, — она пожала плечами. — О них позаботится мой старший брат.
— Нет, правда? — Он ещё не верил. — Правда? Ведь и я еду, понимаешь?
Ему показалось, что её глаза посветлели и стали добрыми. Сейчас они были такими же счастливыми и ясными от слёз, как тогда, возле колхозного пруда.
Глава пятая
«ПРОЩАЙ, ЛЮБИМЫЙ ГОРОД»
Сборы, как поётся в песне, были недолгие.
В отличие от других, поезд № 92-бис отходил не по расписанию, и, опять-таки в отличие от других поездов, его провожали так шумно и весело, как не провожают обычные поезда. Гремел не умолкая оркестр..
Впереди вагонов, украшенных хвоей и кумачовыми полотнищами, спокойно дышал чёрный лоснящийся великан-паровоз, и почему-то упрямо не верилось, что через несколько минут, когда ударит колокол, этот паровоз потащит состав в белёсую мартовскую даль. Ведь столько слов ещё надо было сказать! Столько рук ещё ждало пожатия!
Но был март, и в глаза било солнце. И на голых деревьях, отбрасывавших на снег синие тени, кричали грачи. И это солнце, и неугомонные грачи, и ветер, и деревья, и по-военному гремевший оркестр («До свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути») запомнились Яшке па всю жизнь. Тёплые, добрые слёзы почему-то подступали к горлу.
