Плачут глухари | страница 2



«А что, поеду, — решил Антонов. — Проживу эти четыре дня, как трава. Буду дышать. Сливаться с природой. Кстати, отдохну все-таки оригинально. Это тебе не альпинистский лагерь, где мелькают все те же лица, слышатся все те же остроты, что в коридорах института».

Неделю назад Антонов защитил кандидатскую — он был физиком-теоретиком, «думальщиком» в области элементарных частиц.

Своему шефу Николаю Спиридоновичу он сказал, что исчезает на четыре дня, чтобы проветриться после диссертационной маеты…

— Вы там не скучаете? — спросил из своего мешка Анатолий Ульянович.

Наверное, ему хотелось поговорить, но он стеснялся помешать, думая, что и здесь Антонов размышляет о неведомых проблемах неведомой для него науки. Эта почтительность видавшего виды Анатолия Ульяновича всегда вызывала у Антонова улыбку. Газеты успели убедить читателей, что ученый, тем более физик-теоретик, — это почти небожитель, который только прикидывается рядовым смертным.

— Нет, не скучаю, — ответил Антонов. — Я гляжу в небо и слушаю, как звезда с звездою говорит.

— Вот и хорошо. Заедем завтра в Ерестную к егерю, захватим его — и на ток. Переночуем в бору, а утром будем слушать глухариные серенады.

— Только уговор остается в силе: я иду лишь за песней. Хочу послушать вашего Карузо и полюбить. Моя охота — только песня, только стон и звон. Мне довольно вот этих звезд, неба, ночных шорохов. А выстрелы?.. Ах, дорогой Анатолий Ульянович! Ну к чему они?

Антонов говорил с той серьезно-иронической интонацией, которая была в обиходе в его кругу.

— Лучше я буду спать, а то вы и меня распропагандируете, — отозвался Анатолий Ульянович, и Антонов догадался, что он улыбается. — Утро вечера мудренее. Глядите, планета какая-то вышла.

Над верхушками берез мигали звезды, среди них золотой монетой загорелась яркая планетка, вероятно, Юпитер. В соломе шуршало, возилось, в березняке позванивало.

Костя уже не шевелился, уснув богатырским сном шофера, просидевшего за баранкой триста километров.

2

Егерь Леонид Иванович спал в горнице на полу, раскинувшись на громадном овчинном тулупе. Ни от стука двери, ни от топота сапог он не проснулся. На приход чужих людей не обратила внимания и девушка лет восемнадцати, читавшая книгу. У нее были крашенные в оранжевое волосы, завязанные в круглую, как апельсин, шишку. Из тарелки с горкой моченых ранеток она брала яблочко, не глядя подносила к алому рту и, обсосав, кидала семечки в бумажный кулек.

На ней была короткая юбка, синие чулки, Антонов успел разглядеть маникюр. Все — и выражение лица, безразличное, отрешенное, — было нездешнее, городское.