— Все равно какого, — хрипел Пекка. — Все равно какого.
— А на что тебе рюссю?
— Мне бы только воткнуть в него нож. Только нож воткнуть.
— Э-э, когда хватился, — говорил санитар. — «Нож воткнуть». Попробуй достань их теперь, когда фронт стабилизировался. А раньше где ты был, когда они вперед прорвались? Тогда и втыкать надо было.
— Тогда и втыкать надо было, — соглашался Пекка. — Да… Тогда и втыкать надо было…
И он вновь принимался метаться в постели, скрипя зубами.
Осматривая его руку, хирурги озабоченно переглядывались и все настойчивее поговаривали об ампутации. Но доносившийся до них при этом скрежет его зубов, дополняемый злым блеском воспаленных глаз из-под сдвинутых светлых бровей, заставлял их откладывать свое намерение.
А тем временем крепкий организм делал свое дело. Жар в руке постепенно спал. Это позволило сменить временную шину на гипс. Но до гипса он успел столько раз повредить своей руке, что сращиванье кости затянулось еще на месяц. И даже после этого срока ее нельзя было считать восстановленной. Повторные ушибы отбили у нее охоту срастаться. Когда Пекка выразил по этому поводу свое неудовольствие, лотта сказала ему:
— Не надо было выскакивать из постели в погоне за рюссей да нас пугать.
Но этими словами она только прибавила Пекке горячих углей в тот жар, что пылал в его груди против рюссей.
В походном госпитале Пекка не нашел человека, умеющего читать по-русски. В тыловом госпитале он нашел такого среди санитаров и первым долгом спросил:
— Откуда ты знаешь русский?
Тот пожал плечами и ответил:
— Каждому финну следовало бы знать язык соседа, который в пятьдесят раз многочисленнее.
— А ты сам уж не рюсся ли? Откуда родом?
— Из Хельсинки.
— A-а. Ты, видать, еврей. Они всегда знают все на свете. Угадал я или нет?
— Угадал.
— А я коренной хямяляйнен и могу с гордостью сказать, что в той маленькой деревне Суокуоппа, откуда я родом, нет ни одного еврея.
— Потому-то она не более как маленькая деревня, — сказал санитар.
— А?
— Ты меня зачем звал? — спросил санитар.
— Прочитай мне вот это письмо, — сказал Пекка.
Санитар прочел ему русское письмо. В нем говорилось:
«Родной мой Степушка! Вот мы и домой вернулись. Но радоваться этому не приходится. Одна слава, что домой, а дома-то нет. Немцы при отступлении спалили всю деревню. Даже для скотины места не оставили. Живем мы в землянках. Но и землянки не у всех еще есть. А скотина, какая уцелела, под общим навесом стоит. Туго нам тут без вас приходится, Степушка, ой как туго. Только и живем надеждой, что прогоните скоро этих гадов проклятых с нашей земли и вернетесь домой. Пиши, Степан. Помни, что думаю о тебе постоянно. Девочки наши здоровы и тебе привет шлют. Крепко целую. Твоя Дуня».
