– Что ты несешь, скотина?! Ты же что мне вчера говорил?! Что тебе боярин Михаил велел сказать бить в набат и ты побежал велеть! Так было, нет?!
– Так, – сказал Суббота Протопопов вялым голосом и опустил руки.
– Вот! – сказал на это Вылузгин. – Так уже лучше. А теперь скажи другое: если боярин Михаил велел тебе велеть бить в набат, значит, в набат тогда еще не били?
– Ну! – сказал Суббота.
– А как же ты тогда, – продолжил Вылузгин, – начал кричать на Максимку, что зачем он позволяет бить в набат, когда в набат еще никто не бил?! – И, поворотившись к Максимке, спросил уже почти что тихим голосом: – Когда он к тебе пришел, у тебя на колокольне в набат разве били?
– Били, боярин, винюсь, – отчаянно сказал Максимка.
– Тьфу! – только и сказал на это Вылузгин и посмотрел на Шуйского. Шуйский молчал и смотрел на народ. Народ тоже молчал – подавленно. Тогда Вылузгин даже привстал за столом и, обращаясь к народу, спросил: – Где Огурец? Где отец Федор Огурец, я спрашиваю!
В толпе пошептались и сказали, что за отцом Федором сейчас пойдут. И побежали. А Вылузгин пока громко сказал:
– Отец Федор говорил, что это он первым звонил. Что ему сказали, что царевича зарезали, и он побежал звонить.
Сказав это, Вылузгин поднял руку и утер пот со лба, хотя утро было не такое уже и жаркое.
Но зато скоро стало очень жарко! Потому что когда привели отца Федора, или, как он себя назвал, вдового пономаря царя-константиновской церкви (той самой, что на внутреннем дворе), то он сказал, что о том, что государя царевича не стало, ему сказали конюхи братья Григорьевы, и он побежал звонить, хотя и так уже звонили. Тут все сразу оживились, даже уже начали посмеиваться над тем, что, мол, сейчас опять начнут искать того, кто первым ударил в колокол, а он, может, сам зазвонил…
Но тут Вылузгин уже не выдержал и громко выкрикнул:
– Э! – А после сразу прибавил: – Не надо колокол! Подать сюда Григорьевых! Где Григорьевы?! А ну!
И из толпы мало-помалу вытолкали двоих уже крепко перепуганных посадских, которые сразу, еще до креста, назвались один Данилкой, а второй Мишкой Григорьевыми, только они были не братья, а Мишка был отец, а Данилка его сын. И только им было сказали подойти к кресту…
Как вдруг из толпы выскочил весь просто красный от гнева человек (как после узнали, Степанко Корякин) и во весь голос закричал:
– Хватайте их, подлых злодеев! Это они меня убили! А господина моего Михайлу Битяговского убили совсем до смерти! Хватайте!
