— Что, тамыр, кусают, — сказал ему ехавший сзади всадник. — Ничего, терпи: там хуже будет...
— Свинья! — огрызнулся по-русски Батогов и сосредоточил свое внимание на переднем джигите.
Лошади под всеми всадниками сильно притомились; только Орлик Батогова, на котором сидел сутуловатый узбек, в красном халате, с вышитой золотом спиной, с длинным, раструбчатым мултуком за плечами, шел бойко, почти не поднимая пыли и ловко перескакивая через бесчисленные канавки, пересекавшие узкую полевую дорожку, по которой пробиралась вся кавалькада.
Справа и слева тянулись обработанные поля ташкентских окрестностей; кое-где виднелись люди, но далеко, далеко, чуть только мелькали сине-серые халаты полевых работников в массах темно-стрельчатой листвы китайского проса (джунгарры). А вот и у самой дорожки, шагах в двадцати не больше, пара приземистых темно-бурых волов, с горбами на холках, тянули медленно деревянный плуг — сабан. Бронзовый, лоснящийся, полуголый сарт идет сзади... Он обернулся на топот коней, изумленно глядит своими черными, широко раскрытыми глазами... Что, мол, за джигиты?.. Связанная, оборванная фигура русского объяснила ему, в чем дело. Сарт согнулся почти к самой земле и волчьей рысью побежал в чащу засеянного поля. Только живая борозда раздвигающихся и снова принимающих первоначальное положение стеблей выдавала оробевшего беглеца. Волы так же глупо смотрели на проезжавших, как и их хозяин, и замычали вслед быстро пронесшейся группе барантачей.
Во всю последнюю прыть измученных коней проскакали они мимо небольшого кишлака (деревни). Деревня эта была знакома Батогову: он не раз заезжал сюда с охоты в окрестностях. Вот и навес, где он недавно пил чай, у сарта Мурза-бая, его хорошего приятеля... Вот и сам хозяин: он, кажется, узнал пленника, он даже руками всплеснул при этой неожиданной встрече и, оторопелый, пригнулся над своим нечищенным самоваром. Еще несколько человек промелькнули перед глазами Батогова: иные пугались и пытались скрыться, другие же, не меняя позы, равнодушно смотрели на чужих джигитов, на связанного русского, поворачивая языком свои табачные жвачки и сплевывая в сторону.
Один из передних джигитов, на всем ходу, сорвал с перекладины висевшую в камышовой плетенке, большую желтую дыню и засунул ее в переметную сумку, другой также завладел целым бараньим курдюком, висевшим у другого навеса. Хозяин последнего пытался было протестовать, крикнул что-то, даже за жердь, чем запирают на ночь ворота, схватился, да махнул рукой и юркнул в глубину сакли, увидав, как джигит покосился на конец своего мултука.
