— Идем, так идем!
Все трое сидели. Тот, которого уговаривали, ожесточенно чиркал спичкой о свое колено. В зубах он догрызал окурок потухшей сигары. Вспыхнул синеватый огонек и ярко осветил нижнюю часть лица, рыжие усы, угреватые щеки...
— Да поднимите же меня, наконец.
Общество усиленно завозилось; при этом им сильно мешали их сабли, путавшиеся между ног, когда ноги и без того путались между собой. Наконец, они справились, снова стояли на ногах и могли продолжать свое путешествие.
Ночные путешественники прошли еще шагов полтораста, повернули в короткий и довольно узкий переулок и вдруг остановились, как вкопанные.
Их слух был поражен стройными музыкальными звуками, их опьянелые глаза остановились на одной точке.
Эта точка была — отворенное настежь окно; в окне, едва очерченное во мраке, легкое, полувоздушное видение.
Марфа Васильевна пела. Она пела без слов, без определенного мотива. Она не могла бы повторить того, что уже раз вылилось в звуках. И эта чудная, чарующая песня-импровизация, вырываясь прямо из переполненной души красавицы, росла и росла, расходилась вширь и ввысь, замирая далеко в ночном воздухе.
Рыжий артиллерист и его товарищи, неподвижные, окаменелые, стояли, не спуская глаз с певицы. Что-то хорошее, вовсе им незнакомое, закопошилось у них в груди; в опьянелых мозгах заворочалась свежая мысль.
Марфа Васильевна увлеклась: ее прекрасные, влажные глаза из-под густых, длинных ресниц смотрели куда-то в даль, ничего не видя. Она не замечала, что на плоской крыше противоположного дома проснулся сторож-татарин и слушал, оперши свою голову на жилистые руки. Она не замечала, как статный серый конь, стоя на приколе, под навесом, поднял свою умную голову и навострил чуткие уши; как ее любимица — косматая кудлашка, до сих пор спавшая спокойно на заваленке, зарычала, пристально вглядываясь в темноту... Она не замечала, что в десяти шагах от нее, словно столбы, врытые поперек дороги, неподвижно стояли три человеческие фигуры.
— Царица, богиня... — бормотал рыжий артиллерист. — Ангел, с неба слетевший...
Белые занавески у окна показались ему распущенными крыльями. Кровь прилила у него к голове; он пошатнулся. Он вспомнил и закрыл лицо руками.
— Хлыстом по роже... по роже, меня! — всхлипывал он и, вдруг, неистово вскрикнул: — Браво! Браво! Бис! — и кинулся к окну, протянув вперед свои руки.
— Ур-ра!!! — заорал, уже бог весть по какому вдохновению, один из спутников.
— Ату его! — подхватил другой. И оба, не понимая, что делают, бессознательно ринулись вперед и вскочили на приступку у окна.
