Сорча сжала кулаки и молча ждала его вердикта. Миниатюрные брови по форме напоминали брови всех мужчин Монтеро. Носик кнопочкой и пухлые щечки были как у любого другого младенца. Ротик похож на рот Сорчи. Волосы? Такого же цвета, как у него, решил Цезарь, но это неубедительно. Уши?
Поиски сходства были похожи на его бесплодные попытки вспомнить, как был зачат ребенок. Цезарь целую ночь занимался этим, доведя себя до исступления.
Он никогда ничего не признавал, если это не было подтверждено фактами. Он никому не верил на слово. Цезарь очень сильно обжегся, когда человек, которого он считал своим другом, вскрыл засекреченные файлы и украл экспериментальные данные и результаты опытов за год, и это чуть не довело его семью до банкротства.
Однако после аварии, после частичной потери памяти он был вынужден принимать некоторые вещи на веру. Никаких подтверждений этому не было, помогал только инстинкт.
Сейчас инстинкт подсказывал Цезарю, что следует поверить личной помощнице, которая никогда его не подводила.
– Если у тебя имеется другая версия по поводу отцовства, Сорча, самое время изложить ее, – заявил он.
Цезарю казалось, что он стоит на вершине скалы, а у его ног разверзлась бездна.
– Я говорю правду. – На лице женщины мелькнуло отчаяние. – А что? Что ты собираешься делать?
– Давай перенесем разговор в твою палату, где сможем остаться наедине.
Они говорили на валенсийском диалекте, и в детской была только одна медсестра, однако Сорча кивнула. Цезарь придержал для нее дверь и медленно шел рядом с ней, пока она, опираясь о стену, брела к палате.
Двигалась она уже лучше, но по-прежнему была бледна. Сорча с облегчением выдохнула, опустившись на кровать. Цезарь прикрыл ее ноги одеялом.
Разноцветный букет смягчал строгий больничный колорит.
Цезарь нахмурился, сразу вспомнив о ее художнике.
– Этот букет прислала Октавии ее мать. Она уже получила цветы от мужа, и ей было известно, что я попросила маму сэкономить деньги на одежду для ребенка. Поэтому Октавия отдала букет мне.
Верно. Бабушки и дедушки посылают цветы, чтобы поздравить новоиспеченную мать.
Цезарь засунул руку в карман рубашки.
– От моего отца, – сказал он, протягивая ей чек.
Сорча не взяла его, только взглянула на сумму.
– О боже, он высоко ценит сеньориту Фуэнтес, не так ли? – Она повернулась, чтобы взять стакан со столика, и попила воды. Краска, залившая высокие скулы, была единственным свидетельством ее возмущения.
Цезарю всегда нравилась сдержанность Сорчи. Ему нравилось в ней очень многое. Даже сегодня, когда ни мозг, ни тело не отдохнули из-за бессонницы, он безумно хотел лечь рядом с Сорчей и овладеть ею.
