— Хорошо, Коля, здесь — глаз не оторвешь и как будто несколько грустно становится… Как пустынно, безлюдно…
— Это правда, мой друг, но в этой-то именно грусти и заключается вся прелесть картины.
— Ты поэт, Коля, и я только отчасти понимаю тебя.
— А что ты скажешь, посмотри-ка вот отсюда, — и он пошел в противоположную сторону. Там была единственная стеклянная дверь. Она выходила тоже на широкий балкон.
С этой стороны в нескольких шагах от дома начинался густой тенистый сад. Вековые березы составляли прямолинейные широкие аллеи, которые то скрещивались, то расходились в разных направлениях. В глубине главной аллеи, идущей прямой линией от дома, виднелась белая решетчатая беседка, обвитая плющом; там и сям стояли деревянные крашеные скамеечки. Все пространство между садом и домом заполнено было клумбами, которые пестрели разными яркими цветами, не успевшими еще отцвесть.
Деревья уже обнажались и листья с шумом сыпались на влажную землю. Природа умирала.
— Вот, Миша, здесь я особенно люблю сидеть по вечерам: легкий ветерок качает ветви деревьев; слышится таинственный шепот, навевающий думы; луна чуть-чуть видна сквозь густую чащу, грустная и бледная, холодная луна, лик которой веки вечные носит на себе печать мировой скорби…
— Поэт, поэт… — шептал про себя Михаил Александрович, невольно задумываясь.
— Ну, пойдем пока отсюда, — сказал хозяин и оба вышли на двор.
— Ну, здесь поэзии немного, — говорил Николай Петрович, — а вот что, пойдем-ка зайдем к старосте Степану; он хоть и мужик, а достоин моего уважения.
— Пойдем, пойдем, дружище; мне все это так ново и интересно.
Большая, в три окна по лицу изба старосты Степана стояла в глубине двора.
Молодые люди вошли в хату.
В переднем углу за столом сидели все трое: староста с женой и сын их Иван. Стол был весь заставлен закусками крестьянского производства: пирогами, ватрушками, пряженцами и т. п. снедью.
Судя по тому, что в большом графине водки было наполовину, можно предположить, что сидящие угостились как следует.
При входе молодых людей все встали, а староста, седой, благообразный старик, молвил:
— Не побрезгуйте, Николай Петрович, нашим хлебом-солью, и вас покорнейше просим, ваше благородие, — обратился он к Навроцкому.
— Спасибо, старина, мы не прочь, — сказал Николай Петрович, — наливай, дружище, всем.
Хозяин налил по рюмке и все чокнулись.
— Вот что, Степан Тимофеич, завтра поезжай ты в Воскресенское, найми человек с десять пильщиков; надо к сроку дров заготовить, ну а я съезжу в город к дровянику Петрову: надо условиться, сколько и когда ему доставить дров.
