Глаза лесной чащи | страница 5

Вобрав в плечи морщинистую шею, он зашагал вниз, в мутную синь вечера.

- Чужак! - коротко оценил его Митя.

И я был согласен с ним. Такому, как Лях, лес - поле боя.

Осколок крупповского металла, так и не извлеченный хирургами, опять уложил меня в постель. Было трудно. И не столько от боли, притерпелся за много лет, а от того, что на дворе - и звон, и жужжание, и цветение, и весенняя теплынь, а я, огороженный стенами, глотал пилюли.

Врачи твердили: «Главное - покой». Жена перед уходом на работу раскрывала окно в сад и предусматривала все, чтобы мне не пришлось вставать. Только сын Геша был иного мнения. Утрами, приоткрыв комнату, он спрашивал:

- Ты, пап, скоро встанешь?

- Не знаю,- выговаривал я с трудом.- Может, скоро.

Геша вздыхал, моргал влажными глазами и скрывался за дверью.

В одно утро за окном на расцветшей черешне неожиданно запел дрозд. Старался изо всех сил, но чувствовалось, молод еще, недоучен. И все-таки пел приятно. Не Косой ли? Другой, пожалуй, не осмелится на такую близость к человеку. Посмотреть бы!

И - решаюсь. Опираясь о спинку кровати, потом о шкаф и стол. Вот и окно. Прямо в весну! Белая ветка постукивает по стеклу, а где-то на верхушке дерева - певец. В глазах рябит, ничего не вижу. Геша в соседней комнате зубрит теоремы об углах.

- Подай-ка, - говорю, - сынок, бинокль.

Он вбегает в комнату и радостно вскрикивает.

- Ура! Папка ходит!

- Тсс! - предупреждаю я и киваю на дерево. - Слышишь? Не наш ли Косой пожаловал? Давай бинокль.

Долго всматриваемся. Наконец отыскиваем птицу. Окрашенная утренними лучами, она кажется отлитой из меди. Вот склонила к нам голову: правый глаз прикрыт пленкой, точно лепестком. И мы с Гешей почти одновременно воскликнули:

- Он! Наш Косой!

Мне долго не выстоять, и сын провожает меня в постель, Косой вновь запел. Я слушал и думал о нем.

Прошлой весной я увидел его на камне в лесу уродливым пуховичком. Лапки беспомощно раскинуты, клювик приоткрыт, а правая сторона головы кровоточит. Перед ним - приподнятая голова гадюки. Работает язычком, готовая впиться.

Отогнал я змею. Поднял дрозденка. Попоил изо рта, как поил в детстве слабых цыплят. Он похлопал клювиком, значит, должен выжить. Гнездо было высоко на гладкой бучине, не добраться. И какой смысл? Жила бы дроздиха, давно помогла бы малышу.

Кормили мы с Гешей его вдоволь, берегли от кошек и прочих хищников. И птенец начал одеваться в перо. Только глаз пропал. Наверное, падая из гнезда, выбил сучком. Потом выросли маховые и рулевые перья, и он стал темно-сизым красавцем. Мы перестали стеречь его. Пусть привыкает к самостоятельности! И он улетал на целые дни, а на ночь возвращался в клетку, которую мы, на всякий случай, запирали.